Иркутский ученый: ртуть с «Усольехимпрома» могла достичь Мирового океана

Андрей Иванов в 2002 году окончил химический факультет Иркутского государственного университета. С 2004-го по 2007 год являлся аспирантом Иркутского института химии имени Фаворского СО РАН. В 2007 году защитил кандидатскую диссертацию, в 2011 – докторскую. С 2007-го по 2011 год – научный сотрудник лаборатории непредельных гетероатомных соединений ИрИХ СО РАН, с 2011 года по 2015-й занимал должность замдиректора по научной работе ИрИХ СО РАН, с 2015-2016 - врио директора ИНЦ СО РАН, а с 2016 года руководит Иркутским институтом химии СО РАН.

Мы сейчас находимся в Иркутском институте химии СО РАН, в одном из первых академических институтов Восточной Сибири. Если можно простым языком, какие основные задачи учреждения?

– Наш институт занимается вопросами органической химии и тонкого органического синтеза. Если сказать еще проще, то мы создаем новые реакции и процессы, которые могут использоваться для разработки новых лекарств, для создания новых материалов, для утилизации отходов, для переработки сырья. То есть нормальная органическая химия — почти все, что вокруг нас, – это и лекарства, и ткани, и древесина и так далее. В этом смысле наша основная задача — это новые знания о каких-то превращениях, в которые вступают некие молекулы, классы соединений, получение новых классов соединений, изучение их свойств, превращений, их физических и биологических свойств, то есть поиск путей их применения. Условно говоря, мы синтезируем новую молекулу, проверяем ее на неких модельных штаммах, то есть как она, например, действует против грибков, вирусов, бактерий и проверяем как там она люминесцирует, какие у нее физические свойства, может, она светится или подходит в качестве полупроводника. Так можно обозначить глобальную задачу института.

Если говорить о прикрепленности учреждения к Иркутску и области, то глобальной задачей еще полвека назад было поставлено — распространять науку, чтобы Советский Союз был пропитан научными знаниями и экспертными компетенциями, которые позволяли бы эту территорию развивать не в ретроградной манере. Ведь ученый – это человек, который видит чуть дальше, чем остальные, чуть-чуть живет в будущем и его задача здесь, в регионе, сделать это будущее понятным для людей, которые к науке не имеют отношения. Именно в этом плане очень важным моментом является, безусловно, вовлеченность нас в большинство процессов, которые происходят в регионе.

Какая ситуация на сегодняшний день с экологией в Иркутской области? Почему наш регион последние годы теряет позиции в различных экологических рейтингах?

– Что происходит на самом деле: когда психолог пытается помочь человеку, он первым делом объясняет о необходимости признать проблему. Вот с нашим регионом произошло именно это. Мы наконец-то признали, что у нас есть проблема. Тем самым мы опередили федеральную повестку где-то на год. То есть шумный, мощный, красивый заход на федеральный уровень с тем, что у нас экологическая катастрофа, произошел где-то за полгода, может чуть больше, до того момента, когда повестка на уровне президента России четко определила экологию ключевым приоритетом развития страны. О нас наконец заговорили – это самое важное.

Вы полагаете, что в других регионах нет подобных вещей? Это не так. Если посмотреть работы «Федерального экологического оператора» (ФЭО – специализированная организация, занимающаяся обращением с отходами любых видов и классов опасности в России. Входит в госкорпорацию «Росатом» — прим. ред.), у них почти в каждом регионе есть такое болевое место. Давайте положим руку на сердце и скажем, что таких городов как Усолье-Сибирское по стране много. Это не единственная экологическая катастрофа, но только Усолье на сегодняшний день в течение года находится на контроле комиссии под руководством вице-премьера России и с регулярными отчетами первому лицу государства. Поэтому здесь правильнее сказать, что это наше достижение, которое заключается в том, что мы наконец признали ту проблему, которая есть, и честно ее обозначили.

Вы сказали, что в России есть много городов с похожей экологической ситуацией, как в Усолье-Сибирском. Можете привести примеры?

– Сразу сложно сказать, но могу ответить так: возьмем ртуть. Еще 20-25 лет назад чуть ли не единственным способом получения хлора по всей стране был способ ртутного электролиза. В Иркутской области помимо Усолья-Сибирского был еще Саянск, где тоже был цех ртутного электролиза. Но там были хорошие хозяева, которые понимали, что от ртути надо избавляться, и делали это грамотно. Вы когда-нибудь слышали про экологическую угрозу Саянска? Никогда. Саянск – это чистейший город, даже несмотря на то, что сейчас там находится крупное химическое предприятие – «Саянскхимпласт».

В реальности по стране бывают свалки и пострашнее, где не ртуть, а тяжелые металлы, которые обладают серьезной проникающей способностью. Они не такие страшные как ртуть в чистом виде, но в живых системах они наносят серьезный ущерб, и при этом они более биодоступны или радиоактивны. С момента краха Советского Союза были ведь и заброшенные атомные лодки. Надо понимать, что сложно оценить, какая катастрофа больше или меньше. Но то, что Усолье-Сибирское не единственный город, в котором такая тяжелая ситуация, это точно. Поэтому повторюсь: то, что мы первыми заговорили о наших проблемах, – это достижение, в том числе региональной власти, всего нашего научного сообщества, общественников, мэра города. Кто-кто, а Максим Торопкин сделал очень много для того, чтобы услышали его и усольчан.

Вы говорите, что в первую очередь это достижение региональной власти, имеется в виду заслуги губернатора Иркутской области Игоря Кобзева? Но ведь об «Усольехимпроме» говорят не с 2019 года (Игорь Кобзев был назначен врио губернатора Иркутской области в декабре 2019 года после отставки Сергея Левченко — прим. ред.).

– Появление Игоря Ивановича, человека федерального, которого в Москве знают, который способен войти в любой московский кабинет, плюс у него правильный бэкграунд, я имею в виду, что он мчсник, сыграло большую роль. То, что он способен оценить «Усольехимпром» как катастрофу — это, безусловно, принципиально вывело нас на другой уровень. Да, я считаю, что именно личность Игоря Ивановича сдвинула проблему с мертвой точки. Это не какое-то расшаркивание перед ним, это факт.

Я был на площадке много раз и хорошо помню визит туда Алексея Лихачёва (генеральный директор Росатома — прим. ред.) в июне 2021 года. После осмотра территории «Усольехимпрома» он сказал, что не мог себе даже представить его масштабы. То есть огромный Росатом с его возможностями впервые увидел промплощадку в 600 гектаров – практически город.

И только то, что за 20 лет не произошло катастрофы, – заслуга простых мужиков, которые работали на «Химпроме» в свое время.

Ртуть — это металл, который может существовать сразу в нескольких формах: в металлической и в форме каких-то соединений, и этот момент важен. Я поставил вопрос перед ФЭО: давайте выясним, в какой форме содержится ртуть. Оказалось, на заводе практически вся в виде соединения с серой, так называемой, киновари — она малолетучая и нерастворимая в воде. Вся ртуть собрана под цехом ртутного электролиза и не распространилась далеко. Стали выяснять почему она в таком виде. Оказалось, что работники понимали, как ртуть может разливаться и какую несет опасность. В порядке личной инициативы они проливали землю вокруг цеха сульфитом натрия — специальным соединением, которое связывало ртуть. В результате вся эта ртуть сохранилась в одном месте.

Это первый факт, а второй — противоположный. Почему ртуть встречается в абсолютно других местах предприятия? Например, на другом конце «Химпрома» есть полигон хранения карбидного ила. Даже там обнаружилась ртуть, хотя после закрытия завода ее хранили в специальных металлических баллонах. Местные жители их воровали, сбивали крышки, выливали ртуть, где могли, и сдавали баллоны на металлолом.

Неужели люди, которые создают такие производства, не понимают всех рисков. Почему не продумали утилизацию отходов, или тогда еще не было нужных технологий?

– Понимали ли люди, которые строили цех ртутного электролиза, какую несет пользу, какую опасность — да, конечно. Но тогда все было в нормальном состоянии, предусмотрено для разливов и так далее. Другое дело, что в процессе эксплуатации допускали небрежность. Сказали, мол, давайте построим, начнем на этом зарабатывать, поднимать экономику страны, а дальше сделаем как надо. Вот этого «дальше» не произошло.

Мы с вами уже проговорили, что на «Усольехимпроме» в прошлом году начались работы по утилизации бывшего предприятия. Последние новости были, что ликвидировали 9 из 12 скважин.

– Скважины, безусловно, представляют опасность, но еще страшнее — емкости для хранения отходов, разбросанные по территории. Никто не знал, что в них находится.

Вы сейчас о тех больших бочках, которые были по всей территории?

– Бочки большие и маленькие, были даже химические реакторы, которые бросили в процессе. В них что-то было опасное, так как содержались хлорорганика, хлорорганический кремний… Они могли выделять в воздух соляную кислоту, которая ядовита и очень летуча, и накрыть город большим облаком. Еще год назад первым делом ФЭО вскрыл и обследовал емкости. Специалисты взаимодействовали с нашим институтом как экспертной лабораторией. Нам практически круглосуточно везли образцы, по каждому мы давали заключение. Затем все емкости перетаривали в специальные бочки для долгосрочного хранения, наносили нестираемые этикетки с наименованиями. Этот этап был завершен еще в конце прошлой осени.

Скважины тоже представляли собой опасность, правда, как выяснилось, меньшую, потому что предполагалось, что в них оставался эпихлоргидрин. Но так предполагали все, кроме нашего института. Мы понимали, что вода уже давно разложила эту хлорорганику. Так и получилось. На самом деле в них содержалась вода с небольшим количеством солей, что довольно безопасно. Поэтому скважины не выкачивают, а тампонируют, то есть закрывают для безопасного хранения.

Затем была локализована нефтяная линза — природная выемка, в которую набрались нефтепродукты. Линза не так опасна, как органические соединения, которые могут выделять яд в воздух. Она была опасна тем, что находилась практически на берегу Ангары, и могла серьезно загрязнить реку. Сейчас линза полностью локализована, установлена защита. Сделан некий бассейн, из которого у нефти уже нет шансов вытечь, подпорные стенки и гидроизоляция. Специалисты уже начали собирать нефть для дальнейшей переработки. Еще остался проблемный участок, касающийся карбидного ила, и участок земли под цехом ртутного электролиза. Для их переработки как раз строится экотехнопарк «Восток». В целом завершается этап локализации ущерба. То есть в ближайшее время можно будет смело сказать ,что никакой прямой угрозы горожанам «Усольехимпром» представлять не будет.

Сколько еще потребуется времени, когда там можно будет что-то строить. Что вообще планируется на месте промплощадки?

– Сейчас уже идет демеркуризация того, что осталось от цеха ртутного электролиза. Надо понимать, что ртуть проникает почти везде. Даже металлоконструкции, которые в основании цеха, амальгамировали на себя ртуть. Поэтому сейчас там сделана специальная площадка с гидроизоляцией, где все промывается демеркуризационными растворами. Затем этот раствор собирается в специальные емкости, оставшийся материал упаковывается. Потом будут вынимать землю для переработки. На самом деле от такой ртути можно избавиться только одним способом — вы берете материал содержащий ртуть, нагреваете его до 850 градусов Цельсия в специальных герметичных печах, ртуть вылетает в свободном виде, ее собирают в специальные емкости, и продают. Для этой задачи и нужен экотехнопарк. Насколько я знаю, его строительство должно быть завершено к 2022 году, а полная обеззараживание площадки — к концу 2024 года.

Практически такие же сроки, как у Байкальского целлюлозно-бумажного комбината (БЦБК). Что сейчас происходит там?

– БЦБК — это совершенно другая история. Если сравнивать с «Усольехимпромом», то БЦБК — это цветочки.

Но тут речь идет о Байкале, на берегу которого стоит бывший комбинат.

– Да. Сейчас нет ни одной прагматической модели, которая может предположить, что станет с озером, если в него попадут отходы. Но допускать это точно нельзя. Сегодня ситуация в Байкальске состоит их двух слоев: отходы — тот самый шлам-лигнин, черный щелок, которые находятся в открытых и закрытых хранилищах, и второе — открытые карты. В них около 90% воды и 10% — шлам-лигнин. Соответственно, есть две проблемы: что делать с твердыми отходами и огромным количеством воды. Кроме того, дожди продолжают идти, снег — таять, карты постоянно рискуют быть переполненными.

Как на сегодняшний день выглядит правильное решение. Исполнителем работ назначен тот же, что и на «Химпроме» – ФЭО. Они работают в двух направлениях. Первое назовем экстренным, второе – капитальным. Экстренное — не допустить переполнения карт, а капитальной задачей является утилизация самих отходов. Чтобы решить первую проблему, ФЭО поставил контейнеры с системой локальной очистки надшламовой воды (ЛОС). В их основе лежит система обратного осмоса, которая позволяет избавляться практически от всего. После того, как вода проходит очистку, чтобы убедиться, что никакие ионы некуда не проникли, стоят еще три ступени очистки, проходя через которые, остатки ионных соединений не проходят дальше. Кроме того, там еще стоит оригинальное решение, которое связано с 83-м приказом Минприроды РФ об охране озера Байкал, который оказался проблемным. Документ регулирует фактически деятельность на берегу озера.

Задачей людей, которые его составляли, было сделать его невыполнимым, чтобы нельзя было вести никакую коммерческую деятельность на Байкале.

Идея правильная, но при этом не учли, что придется разгрести то, что уже есть. На сегодняшний день 83-й приказ включает 28 показателей веществ, концентрации которых проверяют в воде, сбрасываемой в Байкал. Есть заключение экспертов-химиков, в том числе из МГУ и РАН, где четко прописано, что из этих 28 показателей 15 померить не проблема, 10 можно померить, если разработать методики, а по трем показателям данные физически невозможно получить, потому что в мире нет прибора такой точности.

И что в таком случае делать?

– ЛОСы, которые установлены на БЦБК, дают на выходе чистейшую воду, которую можно пить. Но из-за того, что 83-й приказ требует измерить показатели, которые измерить невозможно, ЛОСы не могут начать работать. Сейчас происходит следующее: очистные запустили, потому что им надо работать, а если все останавливать, то повторный запуск будет стоить больших денег. ЛОСы работают, очищают воду и возвращают ее снова в карты. С моей точки зрения, это какое-то преступление со стороны тех людей, которые настаивают на сохранении этого приказа в существующем виде. На запуск очистных сооружений было потрачено порядка 360 миллионов рублей, плюс расходные материалы к ним стоят миллионы, а мы не можем начать работать. В этом приказе есть еще одна тонкость, о которой надо сказать. Наличие людей, живущих на берегах Байкала, тоже должно подвергаться проверке. А значит обычные канализации, того же Байкальска, тоже под вопросом. То есть по сути людям нужно запретить пользоваться канализацией то того момента, пока мы не сможем померить показатели, которые померить невозможно.

В Байкальске все готово к нормальному решению. Буквально в августе комиссия РАН по вопросам глобальной экологии завершит рассмотрение большим экспертным сообществом всех заявленных предложений с технологиями полной утилизации. Наш институт тоже участвует.

Разница между «Химпромом» и БЦБК в том, что в Усолье это 1 и 2 классы опасности, то есть крайне опасные отходы и ядовитые вещества, то на БЦБК — это и 3-й не везде. Что такое лигнин? Природный полимер, из которого наполовину состоит древесина, трава, в нем нет ничего криминального. Да, он запачкан продуктами своего разложения, солями, остатками кислот и щелочей, которые использовались в процессе, но они уйдут вместе с водой и будут очищены. В целом опасность самого отхода минимальная, поэтому есть возможность произвести там захоронения, естественно, сначала убрать воду, лишив его возможности как-то быть подвижным. Лигнин вполне можно захоронить и компостировать, а сверху засеять растениями.

2021 год заканчивается. В феврале был круглый стол, где обсуждались эти проекты ликвидации накопленного вреда от БЦБК. Даже если в августе какой-то проект пройдет экспертизу и будет утвержден, успеют ли все реализовать к 2024 году?

– Абсолютно обоснованные опасения. Но несмотря на то, что пока существуют довольно серьезные преграды, это не совсем так. Во-первых, это даже не закон, а приказ, и его изменение — не такой длинный процесс. Понятно, что в течение месяца уже начнется проектировка финальной стадии. К тому моменту, когда все-таки удастся скорректировать ограничения, все остальное будет готово. Пока каких-то серьезных оснований отодвигать 2024 год я не вижу.

Екатерина Трофимова, IRK.ru
Фото Маргариты Романовой

Екатерина Трофимова, IRK.ru