— Отец Евгений, 3 апреля вы проводите в Иркутске форум «Мир всем». Какова цель проведения форума и кто из известных гостей приехал?
— Это уже второй наш форум, направленный на поддержку и объединение участников спецоперации, их семей и всех причастных к этой проблеме. Цивилизационное противостояние с Западом привело не только к военному конфликту, но и к осознанию, что нам необходимо бороться за свой суверенитет, за свою идентичность. А это должно происходить в разных сферах нашей жизни: общественной, религиозной, образовательной. Этой теме и посвящен форум.
С представительской точки зрения мероприятие интересное: к нам приехали известная журналистка и телеведущая Анна Шафран, глава Всемирного Русского Народного Собора Сергей Рудов, его помощники и многие другие эксперты, а также гости из Бурятии и других регионов. Нас поддержало Правительство Иркутской области, Законодательное собрание, губернатор Игорь Иванович Кобзев, общественные деятели.
— Вы часто ездите в зону СВО. Ведете ли вы счет своим командировкам? Сколько уже было таких поездок?
— Пятнадцать. Но разве в количестве дело? Главное – быть сопричастным с этой бедой, оказывать поддержку тем, кто принимает там непосредственное участие. И поэтому наш приход, наша епархия делегирует священников, в том числе и меня, на эту работу.
— Какая командировка была самой сложной?
— Вы знаете, выделить нельзя: они все сложные. Ничего радостного и веселого в наших поездках нет, ведь война – это тяжелейшие обстоятельства. И поездки туда — тяжелый труд.
—А какой была ваша первая поездка?
— Был 2022 год. Вместе с нашим приходом мы собрали целую фуру гуманитарной помощи и отвезли в Горловку, находившуюся тогда под обстрелом. Поездка была короткой. Это было наше первое близкое знакомство и с регионом, и с его проблематикой.
— Наверняка за три года сбора помощи для бойцов было немало трогательных моментов… Расскажете о самом запоминающемся пожертвовании?
— Дети писали письма для бойцов, вкладывали туда шоколадки и небольшие игрушки. Эти письма мы привезли штурмовикам. Представьте: парням, которые с великой вероятностью должны будут погибнуть, предстояло читать эти письма прямо на наших глазах. Надо было видеть, как они читали эти детские пожелания, вынимали из пакетов шоколадки…
Не все я могу вспомнить. Это уже превратилось в какой-то сплошной поток событий, людей. Я не всех помню, с кем виделся, потому что за каждую командировку мы посещаем больше ста — ста сорока бойцов. И если они почувствуют, что их жертва напрасна, что Родина и тыл, за который они воюют, их не поддерживает, я уверен, это может оказаться самой большой трагедией. Поэтому теплое отношение Родины к ним — серьезная помощь в этом кошмаре.
— А как прихожане реагируют на ваши командировки? Не отговаривают ли от опасных поездок?
— Нет, никто ничего не говорит. Прихожане молятся за меня, а я за них молюсь, естественно. Это наш долг, это наш образ жизни. Может быть, благодаря их молитвам я и жив до сих пор.
— Ранее вы были в командировках на Северном Кавказе во время Второй Чеченской войны. Как вообще сложилось, что вы стали военным священником?
— На все воля Божия, во-первых. Во-вторых, я в детстве мечтал быть военным, во время учебы в вузе получил звание старшего лейтенанта на военной кафедре. Но непосредственное отношение к этой сфере получил, когда стал священником, окормляющим одну из воинских частей специального назначения (я тогда еще служил в Улан-Удэ). И вот с 2000 года, собственно, все это началось. И прошлое, которое было для меня близким по ощущениям, по воспоминаниям, по отношению нашего поколения к воинской службе, стало частью меня самого.
— Можно ли сравнить те командировки на Северный Кавказ с нынешней спецоперацией? Когда было тяжелее?
— Это несравнимо. Тогда на Кавказе была контртеррористическая операция, а сейчас у нас — специальная военная операция. Это разные форматы, идеи, смыслы и масштаб. На Кавказе нам было трудно, но то, что происходит сейчас, ни в какое сравнение не идет. Ни с афганской кампанией, ни с чеченской, ни с сирийской тем более. Это все разные войны, но все они имеют религиозное измерение, религиозную причину. Ведь происходящие в материальном мире события, равно как и мотивы человеческих поступков, имеют первопричину, прежде всего, в мире духовном.
И когда противоречие между людьми, рассматривающими с разных позиций и общение, и фундаментальные ценности, и свою природу, вступает в критическую фазу, начинаются войны. Война с Украиной – именно такого рода. А видимые на поверхности политические или экономические аспекты — это для людей, не имеющих глубокого представления о том, как мир устроен на самом деле. Истинные причины гораздо глубже. И если люди способны это понять, тогда они вступают в войну в гораздо более осмысленном, более вооруженном состоянии. А значит, будут гораздо эффективнее на поле боя.
— Война — это жестокость, убийство, несправедливость. А вера, церковь у народа ассоциируется с тихой благодатью, с чем-то светлым и добрым. Вот не кажется, что религия и военные действия – это что-то несовместимое?
— Этот вопрос задают часто, и ответ, безусловно, есть. Сама по себе наша жизнь, как известно, заканчивается смертью. И представление некоторых людей о том, что жизнь в вере – это только поиски благодатного состояния, абсолютного мира – это только часть того, что является абсолютной реальностью.
Да, мы ищем мир и готовы ради этого, например, пожертвовать собой. Тем более, когда посягают на нашу цивилизацию суши, как называют Россию геополитики англо-саксонского мира (согласно геополитической концепции Маккиндера, страны делятся по принципу устройства бытия на цивилизацию Моря, которая стремится освоить береговые зоны, развивать торговлю, капитализм, технологии, и цивилизацию Суши, которая осваивает континент, культивирует доблесть, преданность, верность, консервативные ценности).
Так вот, посягающие на наш мир люди запрограммировали необходимость крушения нашей цивилизации. И мотив, с которым они постоянно двигаются на Восток, желая крушения русской цивилизации, не исчерпывается амбициями отдельно взятых политических деятелей, Наполеона Бонапарта или Адольфа Гитлера, например. И когда у них раз в сто лет возникает необходимость движения в нашу сторону, они расширяют НАТО или вдруг строят антироссийский мир на Украине.
Люди, которые не видят в этом проблемы, уже побеждены этим самым Западом. Они уже перестают понимать себя, как части великой цивилизации Суши, в которую входят не только русские люди, но и все, кто исторически связан с этой цивилизационной генерацией. И поэтому навязываемый нам конфликт приобретает экзистенциальный характер. Мы вынуждены с оружием в руках отстаивать свое право оставаться теми, кто мы есть. И когда дело доходит до крайности, оказывается, что именно в зоне ответственности православия — наши традиционные ценности, семья, гендерная идентичность, культура, язык.
Если человек отказывается от своей религиозной жизни, он теряет себя, утрачивает свое национальное сознание, культуру. Но если у человека есть религиозное представление о реальном духовном и материальном мире, он, конечно, становится человеком вооруженным.
Какова роль священнослужителей в зоне СВО?
— Священник на войне помогает человеку совершить два важнейших поступка: во-первых, успеть с Богом примириться, а во-вторых, покаявшись, воссоединиться с Ним через причастие. Господь предложил нам совершенно удивительную перспективу. С одной стороны — стать наследниками Царства Небесного по смерти, а с другой — душу свою, то есть жизнь, положить за ближних своих: «Нет большей любви, если кто душу свою положит за други своя» (Ин. 15:13). И, попираемые нашими врагами, люди нашей цивилизации, наших ценностей, близкие нам люди, русские люди в Донбассе не могли быть нами брошены.
Священники — это не замполиты, это не командиры, которые ведут людей в бой. Это люди, которые предлагают каждому от имени Церкви посмотреть на себя, как на любимое чадо Божие, предназначенное для жизни в раю. Но, если ты не соблюдаешь заповеди Господни, заповеди любви, в том числе жертвенной, которая требует от тебя реальной самоотдачи вплоть до смерти, то благодати так и не обретешь.
— Часто ли приходится крестить людей на войне? И является ли желание бойцов принять крещение, находясь в трудных обстоятельствах, на границе со смертью, искренним?
— Мы крестим и причащаем во время каждой поездки. Безусловно, желание у людей искреннее. Потому что, как правило, через некоторое время они все гибнут. И поверьте мне, человеку перед смертью нет смысла быть каким-то неискренним или лукавым. Зачем молодым людям, находящимся на поле боя, понимающим, что буквально в течение нескольких часов их убьют, иметь в своем сердце неправду?
— Правда ли, что вы построили передвижной храм в зоне СВО? Расскажите об этом.
— Это не совсем храм в традиционном виде, просто сооружение на колесах. Вообще, это старая наша идея, первый такой храм мы создавали еще во время чеченской кампании — неподалеку от села Дарго. Служили там литургию, причащали практически на глазах у противника. Такая духовная работа, во многом, и предопределила нашу победу тогда. Потом такой храм воздвигали в Сирии, а теперь и здесь.
Также в зоне СВО устанавливали алтарь и в палатках, и в разрушенных храмах, и любых помещениях, более-менее пригодных для этого. Там собирались люди, молились и причащались. Но в реальных условиях это стало почти невозможно, потому что все простреливается, а это очень большие риски. Поэтому сейчас мы причащаем людей в окопах, собирая их на непродолжительное время: максимум полчаса, тогда как обычно литургия длится часа два. Быстро собрались, помолились, причастились и все.
— Как эти три года спецоперации изменили вас лично?
— Знаете, я думал, что мы никогда не доживем до такого кошмара, как эта специальная военная операция. И мне почему-то казалось, что этого можно избежать, хотя мы были готовы к тому, что назревает что-то большое и ужасное. С началом СВО стало понятно, что мы оказались в большой беде собственного нравственного падения, разрушения того, что нам было свойственно и по-настоящему дорого. Но в то же время, в нашем народе проснулись те чувства, идеи и смыслы, которые нас по-прежнему еще держат на этой земле, связывают с нашей историей.
И если у американцев, например, в Конституции есть право на восстание, то у нас есть право умереть за нашу Родину, святость, традиции и русскую идею, которая оказалась для нас самой дорогой. И нужная нам полная победа – не только в специальной военной операции, но и победа над нами самими, забывающими святость, испытывающими кризис национальной традиции. За это мы готовы заплатить любую цену.
Элина Хитрина, IRK.ru. Фото Маргариты Романовой и с личной страницы Евгения Старцева ВКонтакте
