В 1995 году я пришла работать инспектором по делам несовершеннолетних в Ленинский РОВД. Мне дали участок в конце Ново-Ленино, где остановка «Автостанция». Район достаточно криминальный и активный по детской преступности и безнадзорности.
В то время было много детей, употребляющих токсические вещества. Это первое, с чем я столкнулась. Помню, еще была стажером, стояла на остановке, ко мне подошли люди и сказали, что на чердаке девятиэтажки токсикоманят ребятишки. Вместе с сотрудниками вневедомственной охраны мы бегали по чердакам и ловили их.
Дети нюхали сначала клей, морилку – жидкость, используемую в лакокрасочной промышленности. Они продавались даже ребятишкам за небольшие деньги.
Токсикоманами становились дети 8-11 лет. Идет мальчик в курточке, в рукаве у него пакет с клеем или морилкой, и он из него вдыхает. После этого ребенок находится в полуобморочном состоянии, у него наступают галлюцинации. Ребятишки встречались в разных районах города, много их было на центральном рынке, не прятались.
Дети нуждались в лечении. Когда ребенка один раз пролечивали, и он снова начинал употреблять токсические вещества, с согласия родителей мы опять его помещали в больницу. И так повторялось. Как и любая зависимость, токсикомания имеет сильную мышечную память, поэтому отходили от нее долго и сложно.
После токсикомании пошла волна наркомании. Это были 1997-1998 годы. Под героиновую зависимость попадали подростки. Причем, абсолютно благополучные. Для них это была детская шалость, которая заканчивалась плачевно. Работала система курьеров: подростки отдавали деньги старшему, который покупал дозу себе и ребенку. Наркотики не были дорогими, часто их готовили сами, варили в подвалах.
Мы тогда работали с наружными службами, ездили в рейды с вневедомственной охраной вечером, ночью и утром. Хоть и были девчонками, также спускались в подвалы и теплотрассы, забирались на чердаки. Граждане не были равнодушными. Звонили в дежурную часть и нам на стационарные телефоны, сообщали о наркоманах. Мы всегда были в зоне досягаемости. С населением тогда работалось проще. Люди постсоветского пространства обладали специфичным менталитетом – не могли пройти мимо чужой беды.
Часто, чтобы заработать себе на дозу, подростки воровали и грабили. Их жертвами нередко становились родители, бабушки, дедушки. И сотрудники полиции не могли возбудить уголовное дело, потому что ребенок жил в этой же семье, а значит это не было хищением чужого имущества. Он приходил к бабушке, например, пока та кормила его и наливала чай с плюшками, в это время подросток лез к ней в сумку, забирал пенсию и уходил.
Еще в 90-х среди подростков была распространена такая схема, когда они приходили к знакомым в гости, и пока один отвлекает хозяина, двое других крадут золотые украшения, ценные вещи. Потом они сдавали их в ломбард или продавали. Вот такие квартирные кражи – еще одна специфика того времени.
Когда ловили детей, и изготовление наркотиков подтверждалось, возбуждалось уголовное дело. Параллельно работали с зависимостью. Ситуацию осложняло то, что с 15 лет требовалось согласие самого ребенка на лечение. Разговаривали с подростками, убеждали, что важно вылечиться. У них еще вся жизнь впереди. Приходилось убеждать родителей, а они уже работали со своими детьми.
Героин вводили внутривенно. Смотреть на руки этих детей было невозможно. Следы от уколов были на ногах, руках, в паху. От постоянного потребления некачественной продукции вены «бегали». Инъекции ставили даже в шею. Зрелище не для слабонервных. Потому что у них других вариантов не было, а кайфа хотелось.
Девчонки-старшеклассницы пробовали героин и через 2-3 месяца теряли человеческий облик.
Уличная проституция – еще одно явление 90-х. Молодые девчонки из-за наркотической зависимости становились уличными проститутками. Вечером их можно было видеть прямо на остановках общественного транспорта. Они были специфично одеты. Ими пользовались мужчины, склонные к таким услугам.
Взрослый человек, попав в зависимость, может себя хоть как-то корректировать. Ребенку сложно, он хочет наркотики и для него нет никаких преград. В результате наркотиков первой волны – это 1997-1999 годы, у многих девочек нарушилась детородная функция. Организм словно умирал внутри. Я видела многих девчонок, которые ради шутки пробовали два-три раза героин, подсаживались на него и терялись.
Сейчас у сотрудника отделения ПДН состоит на учете 20-25 правонарушителей. У меня через год-два работы на учете состояло 70 несовершеннолетних и почти столько же неблагополучных семей. Из них 15-20 детей были судимыми. Сейчас таких подростков 2-3, в отдельных территориях их вообще нет.
В конце 90-х дети участвовали в уличной преступности – кражах, грабежах, разбоях. Помню один из случаев, когда в Ново-Ленино у своего дома застрелили пожарного. Вечером шел по двору, где его остановили мальчишки в возрасте от 11 до 14 лет. Попросили у него закурить, он им сказал, что в их возрасте вредно курить. После этого произошел хлопок. Мужчина почувствовал острую боль в области живота. Он смог дойти до дома, вызвал скорую, его увезли в больницу, там успели опросить первично. Пострадавший сказал, что в него стреляли из трубки дети. В течение суток он умер.
Преступление раскрыли. Его, действительно, совершили подростки. Они жили в одном месте, в неблагополучных семьях. Стреляли из самодельного обреза, переделанного из неликвидного ружья.
На улицах у прохожих снимали шапки, вырывали сумки. Занимались этим, в основном, подростки 16-18 лет. Несколько лет подряд в городе регистрировали массовые случаи грабежей зимой.
На фоне того, что после 1988 года государство у нас фактически развалилось, появилось много неблагополучных семей. К середине девяностых градообразующие предприятия обанкротились, работать негде. Не у каждого был начальный капитал, чтобы заниматься тем же челночеством: ездить в Китай, закупать товары, возить их в клетчатых сумках и торговать на рынке. Многие люди терялись.
Люди оставались без работы и денег, начинали выпивать несмотря на детей. 60% ребятишек, которые состояли у меня на учете, были из неблагополучных семей. Их родители не были значимы в обществе, потеряли себя, и в плане моральных устоев ничего не могли дать своим детям.
После Ново-Ленино, я поработала в Иркутске-2. У меня был частный сектор и общежитие на Авиастроителей. В семьях пили. В рабочее время они были замечательными служащими на заводе, а после приходили и выпивали дома. Дети видели, и для них это было нормой.
Знаете, в 90-е закон нарушали без стеснения. Если грабили, то никто не выбирал темного закоулка.
Подбежать, сорвать шапку и скрыться могли днем. Сейчас не так заметно. Тогда бросалось в глаза на фоне общей нищеты населения.
В девяностые Ново-Ленино, действительно, был неблагополучным районом. Тогда только 105-х статей (убийство) у нас было под 60 в Ленинском районе. Сейчас в городе 20 таких преступлений в год, если не меньше. А 111-х составов (причинение тяжкого вреда здоровью) было по сотне, когда резали друг друга, били, ломая руки, ноги.
Но тогда была очень высокая раскрываемость преступлений. Тоже, наверное, парадокс 90-х годов. Уровень преступности был высокий, но все, что можно было раскрыть, раскрывали.
Одним из сильных впечатлений в первый год работы для меня стало помещение безнадзорных детей в государственные учреждения – в центр временного содержания для несовершеннолетних правонарушителей. Но отдельно были ситуации, когда пребывание ребятишек в семьях невозможно. Родители там полностью деградировали.
Если возвращать ребенка в семью бесполезно, по решению суда его отдавали в детский дом. Мы тогда массово собирали заявления на лишение родительских прав, сейчас детей забирают в исключительных случаях.
Социальные приюты или центры социальной реабилитации появились позже. Тогда мы могли поместить детей только в медицинские учреждения. Привозишь его, он здоровый, тебе говорят: «Мы его обследовали, он нам не подходит». Не редки случаи, когда отказывали. У нас не было выбора, приходилось спасать детей, бороться за них.
Нет ни дедушек, ни бабушек, мать спилась, ушла из дома. Мы не могли оставить ребенка в опасности, потому что он погибнет. Это тоже было достаточно распространено, еще один признак 90-х, когда массово приходилось детей забирать из семей. Часто для родителей, потерявших себя, это было определенной встряской. Они находили в себе силы, прибирались дома, приводили себя в порядок, приходили в органы опеки, в комиссию ПДН, доказывали, что они могут быть полноценными родителями, и детей возвращали.
Волна беспризорности захлестывала так, будто мы после революции живем. Было как в 20-е годы прошлого века. Полная деградация определенных слоев населения приводила к появлению безнадзорных детей. Мы проводили рейды, забирали ребятишек с теплотрасс, вокзалов, кочующих по городу на автобусе. Безнадзорность детей – некрасивая этикетка 90-х. Потом появились учреждения соцзащиты для детей, для их временного размещения, и проблема ушла. В них дети могли прийти в себя, а родителям давалась возможность восстановить семью, и многие этим пользовались.
В 90-е было непросто, открыто, страшно, но решаемо. В этом парадокс того времени. Меня девяностые закалили, потому что я пришла в милицию молодым сотрудником, научили верить в то, что любую проблему можно решить.
Тема 90-х достаточно широкая, поэтому мы продолжим рассказывать о том, чем жил Иркутск в то время.
За помощь в подготовке материала IRK.ru благодарит пресс-службу ГУ МВД России по Иркутской области
Алина Вовчек, IRK.ru
Фото Анастасии Влади
В статье использованы архивные фотографии из книги «Мужская работа»
Алина Вовчек, IRK.ru
-
Яков Похабов
6 декабря 2019 в 08:19
Загрузить комментарииПрям ностальгия хлынула!!!