Что общего у писательницы Мариам Петросян и хипстерствующих бездельников?

Писатель или художник, что вы выберете?
— Я скажу «художник». Хотя перестала рисовать я даже раньше, чем написала книгу, но почему-то мне кажется, что я художник. Может быть, по психологии, образованию или по самоощущению, мне легче так.

Когда вы шли на встречу с читателями в Иркутске, вы ожидали кого-то увидеть?
— Я никогда не думаю, кто будет. Но знаю, что будут девушки. И, скажу я вам, симпатичные. В Иркутске девушки отличались количеством пирсинга и татуировки. Очень круто! И, кстати, было какое-то рекордное количество Анастасий. Хотя, конечно, читают меня и молодые люди, но на встречах их меньше. Где-то, кажется, в Волгограде я высматривала каждого мальчика и радовалась ему, а потом они подходили и говорили: «подпишите, пожалуйста, Соне».

И очереди везде выстраиваются, примерно как у нас?
— Да, и вопросы тоже похожие, особенно про экранизацию. На нашей встрече он пошёл примерно третьим, а потом другая девушка его повторила, и все ей: да спрашивали уже! (Смеётся). У меня очень хорошие фанаты! Они отвечают на все вопросы в интернете гораздо лучше и подробнее, чем я бы на них ответила. С таким усталым видом объясняют, что к чему. Это какое-то уникальное явление! Если человек сам этим не занимается, то ему стоило бы кого-то нанять, а у меня есть добровольцы, которых я совершенно не знаю, но заочно мой им респект за труды!

«Дому, в котором» недавно исполнилось 10 лет, и об этой книге у Мариам спросили практически всё, а вот фигура писателя от этого четче не стала. Кажется, что она такая же неуловимая, как текст ее произведения. Вот и фотографироваться для интервью Мариам отказалась, только на встрече с читателями.

Продолжают ли герои «Дома, в котором» жить своей жизнью не в фанатском мире, а в вашем?
— Нет, они остались в финале, который получился. Для меня это тоже книга, я могу её перечитать, могу туда вернуться. У меня нет ощущения, что что-то совершенно закрылось навсегда. Но то, что там не будет никаких продолжений, дополнений, прелюдий, это понятно.

Вы не устали от собственного придуманного мира?
— Нет, люди дают энергию. Когда видишь их, ощущаешь положительный заряд, ничего негативного или, может быть, странного. За счёт этого и держишься. А потом, есть ощущение, что книга живет своей жизнью. Без всякой мистики. Текст, так или иначе, воспринимается как что-то вполне живое. И вот моя книга отличается самостоятельностью.

И феминистки не спрашивали, где главные женские персонажи?
— Знаете, так просто получилось. В старом варианте девушки были, старшеклассницы, и там достаточно подробно описывались их взаимоотношения, и любовь, и несчастная любовь. Потом, когда я убрала старшеклассников, пришлось что-то придумывать.Что интересно, Рыжая была всегда, девочка в лазарете из отрывков про детство. Но и там присутствовали девочки младшего возраста. Возникает логичный вопрос, а куда они делись? Вообще, у меня много таких несостыковок, потому что всё писалось вразнобой. Когда я переделывала вторую часть, возвращалась к первой, писала её. Потом выяснялось, что третья вообще ни с чем не состыкуется. И нужна была большая редакторская работа, чтоб свести всё одно к другому. Что-то так и повисло в воздухе.

Она ничего не скрывает и абсолютно такая, какая есть: простая и свободная. Вопрос в том, насколько ты можешь просто и свободно спросить то, что тебя действительно интересует. И все заготовленные вопросы про осознанность или, не дай бог, личный бренд разбиваются о ее простые ответы.

Вы приехали на фестиваль с мужем. Вы всегда путешествуете вместе?
— Да. На нем все: карты, маршруты, связь. Без него я была бы сейчас до сих пор в Шереметьево в поисках терминала D. Хотя иногда я думаю, что, может, поеду и не потеряюсь, но потом оказываюсь в Шереметьево, где приходится бегом с чемоданом пересекать почти что маленький городок, и понимаю, что нет (Смеётся).

Как получилось у вас написать востребованную книгу и быть абсолютно гармоничной в семейной жизни?
— Вы имеете в виду, написать книгу и не развестись?

Ну, или написать книгу и выйти замуж?
— Мне было проще: книга была и до, и вовремя, и… чуть не сказала «после» (Смеётся). Ну, а какие могут быть проблемы? Почему борщ не сварен? Мой муж никогда не требовал, чтоб на столе стоял обед, когда он приходит домой. Мы друг друга нашли в каком-то смысле: на жёсткий семейный уклад нам было всегда наплевать, мы оба работали, оба что-то делали.

Когда-то в юности для нас хиппи служили ориентиром. Возможно, сейчас это могли бы быть хипстерствующие бездельники. Мы как-то всегда свободно ко всему относились. Современному человеку сейчас могут даже дети мешать, он делит своё время: это вот для семьи, это личное время. А мы делали свои дела, когда получается. Сейчас, конечно, хочется периодически, чтобы все оставили в покое. Но не тогда.

Охотнее всего Мариам рассказывает о детях. Передразнивает интонацию старшего сына, с которой он говорит на русском во время игр по сети. Он учится на третьем курсе консерватории по классу виолончели. Про младшего, семиклашку рассказывает, что бабушка называет его мрачным мыслителем. «Он вырос на Симпсонах, — объясняет она, — и немножко циник у нас, я обожаю его высказывания».

Есть начинающие авторы, которые смотрят на Мариам Петросян и хотят написать свой «Дом, в котором». И, уж конечно, хотят, чтобы к ним выстроилась такая же очередь за автографом, как к вам на ИМКФ. Хотели бы давать им мастер-классы?
— Вы знаете, я немножко боюсь таких вещей. Вот слушаешь ты студенческие чтения, и если это слабо, нужно будет критиковать человека. Но ты ему не преподавал, это не твой студент, и ты не знаешь, насколько он раним и как на него подействуют твои слова. Насколько далеко можно зайти в своей критике, чтобы это имело результат, а не полное отрицание? То, что ты бы не сочла даже и за критику, на чьем-то творческом процессе может поставить крест. Может быть, впоследствии он бы сам что-то понял…

То есть то, что сейчас пишешь слабо, еще не значит, что ты не писатель?
— Я сама через это когда-то прошла: через жуткую стилистику, через корявые страшные предложения. Мои первые попытки письма были ужасны, когда мне они попались через много лет на глаза… Их слушал только мой муж и только он знает, насколько это было кошмарно, хоть и был со мной предельно корректен. Возможно, именно поэтому я не считаю себя в праве делать какие-то замечания молодым.

Ну, если не мастер-класс, то хотя бы совет дали?
— Писательство — не такое дело, в котором можно что-то кому-то посоветовать, настолько по-разному люди к этому приходят. Мне кажется, что советы — это просто смешно. Ко мне приходили в Ереване парень и девушка, которые меня совершенно потрясли своими вопросами.

Какими?
— Они абсолютно серьёзно спрашивали, на какой факультет девушке поступать, чтобы стать писателем. Они даже спросили, в процентном отношении, с какой профессии больше всего вышло писателей? И меня буквально застопорило, потому что я поняла, что этих профессий так много… Может, почитать об этом?

Может быть, они хотели чего-то в популярном формате «10 способов стать великим писателем»?
— Ну, эти книжки совершенно не противоречат тому, что ты можешь стать писателем, учась на любом факультете. Важно то, что единого пути не существует.

Я говорю ей: чтобы отвечать на хитрые вопросы, которые то и дело подталкивают к мистификациям, «я не знаю», нужно обладать внутренней свободой. Она в ответ пожимает плечами и говорит: «Ну, может, я что-то и приукрашиваю».

А какую роль для писателя играет редактор?
— В моём случае редактор правила стилистику. И совершенно зря. Я тогда далеко-далеко отошла от своих первых опытов. Она нарубала сложные предложения на более простые. А ведь, вы знаете, есть определенный ритм, который ты слышишь в своём тексте, и если поставить посреди предложения точку, то он нарушается. А потом, повествование ведется от разных персонажей, и они выражают свои мысли по-разному. В общем, у нас с редактором была борьба. Мы бесконечно отсылали друг другу правки.

Когда стало понятно, что книга должна выйти? Вы ведь писали её 20 лет.
— И ещё 20 лет писала бы. Но текст доплёлся самостоятельно до Шаши Мартыновой через наших знакомых в Москве. Я тогда сидела в Ереване и для меня еще ничего не было понятно. Нам позвонил наш друг и сказал, что его друг хочет издавать книгу. Я сказала: как? А он: вот так. И после этого уже завертелось. Текст был не закончен, надо было все дописывать. Но их, по-моему, устраивал и тот вариант, который был.

Когда готовишься издать книгу, уйму времени и сил посвящаешь этому занятию. Не было ли ощущения пустоты после сдачи в печать?
— Нет, потому что я очень устала к концу. Я всё время сомневалась, что вставить, а что убрать. И когда текст уже вышел, я успокоилась. Ну все, слава богу, ничего нового туда уже не впихнешь и старого не выкинешь.

Мы прогулялись с Мариам и её мужем от драмтеатра по набережным, заглянули на хлебозавод, где купили пончиков и батон «Нарезной», потому что такого нет в Армении, а бутерброды с ним очень вкусные. Мариам периодически останавливалась, доставала телефон, на который у нее, вообще-то, нет привычки отвлекаться, и снимала. Больше всего ее заинтересовал Богоявленский собор и деревянные наличники. Она внимательно рассматривала облупившуюся краску на наших «деревяшках» и шла дальше по тенистой стороне улицы.

Издали она выглядела задумчиво и немного лирически, но стоило подняться теме, которая ей действительно интересна, говорила живо, смеялась и вкладывала в слова много чувства. Быть, а не казаться, это как раз про нее, и как следует ожидать от такого человека, сама о себе она так никогда бы не сказала.

Организаторы ИМКФ — фонд поддержки социальных инноваций «Вольное Дело» и ассоциация «Межрегиональная федерация чтения».

Ольга Путинцева, IRK.ru