Видишь в какой-нибудь книге красоту языка, замысловатость сюжета, новизну приемов, но редко испытываешь настоящий эмоциональный всплеск, переживаешь до неприятного жжения в груди. Как говорит Людмила Улицкая – этот роман попадает в самое сердце.
Мне нравилось читать произведения писателей из «Дружбы народов»: разных национальностей, но писавших на русском языке. Фазиль Искандер, Юрий Рытхэу, Чингиз Айтматов. Особый мир вроде бы своих, советских, но абсолютно другой. Как оказалось, совсем другой, сохранявшийся внутри народов все 70 лет. Молодая татарка Гузель Яхина продолжила их тему. В книге «Зулейха открывает глаза» она рассказывает о судьбе молодой татарки, жены «хорошего хозяина» и «хорошего мужа» Муртазы. «Сталинская эпоха с ее культом насилия и смерти, невыносимая жизнь ссыльных, разрушение уклада прописаны и отрефлексированы и в художественной, и в документальной литературе до последней мелочи. Чтобы заговорить все о том же снова, нужно иметь за пазухой ну хоть новый ракурс. Гузель Яхина его даже нашла. Так, с точки зрения хрупкой дикарки и мусульманки, этот мир зла еще не был показан».
Первая глава называется «Мокрая курица. Один день». Именно эта глава прибивает и не дает отложить чтение.
«Зулейха бесшумно спускает на пол одну босую ногу, вторую, опирается о печь и встает. За ночь та остыла, тепло ушло, холодный пол обжигает ступни. Обуться нельзя – бесшумно пройти в войлочных кота не получится, какая-нибудь половица, да и скрипнет. Ничего, Зулейха потерпит. Держась рукой за шершавый бок печи, пробирается к выходу с женской половины. Здесь узко и тесно, но она помнит каждый угол, каждый уступ – полжизни скользит туда-сюда, как маятник, целыми днями: от котла – на мужскую половину с полными и горячими пиалами, с мужской половины – обратно с пустыми и холодными…
Упыриха (свекровь)обычно просыпается раньше всех и выносит в сени свое бережно хранимое сокровище – изящный ночной горшок молочно-белого фарфора с нежно-синими васильками на боку и причудливой крышкой (Муртаза привез как-то в подарок из Казани). Зулейхе полагается вскочить на зов свекрови, опорожнить и осторожно вымыть драгоценный сосуд – первым делом, перед тем, как топить печь, ставить тесто и выводить корову в стадо. Горе ей, если проспит эту утреннюю побудку. За пятнадцать лет Зулейха проспала дважды – и запретила себе вспоминать, что было потом…
На сани сесть не разрешает – дров много, лошадь не выдюжит. Так и идут: Муртаза спереди, ведя Сандугач под уздцы, а Зулейха следом, держась за задок и еле перебирая заплетающимися ногами. В валенки набился снег, но вытряхивать нет сил. Сейчас нужно – успевать шагать. Переставлять ноги: правую, левую, правую, левую… Ну давай же, Зулейха, мокрая курица. Сама знаешь: если отстать от саней – тебе конец, Муртаза не заметит. Так и замерзнешь в лесу…»
«Этот день переполнен до отказа – животным страхом, тяжким трудом, болью, угождением грозному мужу и безжалостной к невестке свекрови, смертной усталостью и невозможностью отдохнуть. Сначала нужно тайно стащить пастилу из домашних запасов, потом ехать с мужем в лес за дровами, в краткой паузе после обеда принести пастилу в жертву духу околицы, чтобы тот упросил духа кладбища позаботиться о лежащих там дочках Зулейхи, затем, уже полуживой, протопить баню, вымыть свекровь, принять от мужа побои, ублажить мужа». «Гамма переживаний Зулейхи разыграна автором безупречно – точно, просто, до последней молекулы каждого физического ощущения». «Ад. Сплошной, непрекращающийся женский и человеческий ад. Не черти со сковородками, а обычная жизнь татарской жены».
Зулейха не понимает, что это называется «насилием», «рабством», «унижением». Она так привыкла и так живет.
1930 год. Раскулачивание в татарской деревне. Жители уже несколько лет прячут в тайниках свои запасы, спасаясь от продразверстки. В один из дней «красноордынцы» добираются до Муртазы. За нежелание идти в «калхус» его убивает гэпэушник Игнатов, а Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке в Сибирь. «В одном вагоне с питерским ученым Константином Арнольдовичем и его супругой Изабеллой, художником Иконниковым, безумным профессором из Казани Лейбе, уголовником Гореловым, Зулейха начинает открывать совсем другой мир, который не лучше старого, но уж точно шире, разнообразней и требует от нее не слепого послушания, а мысли, не подчинения, а ответственности».
Теплушка мотается по путям 9 месяцев. Половина людей умирает, часть крестьян убегает. Наконец их грузят на баржу и везут в тайгу по Ангаре. Ржавая баржа тонет. Спасается лишь небольшая группа людей. Погибающую Зулейху спасает Игнатов. На берегу Ангары, раздетые, без припасов и инструментов они пытаются выжить. Беременная Зулейха рожает сына.
«Игнатов проснулся через час – с мыслью, что нужно рыть землянку. Все еще спали, из шалашей доносился храп и чье-то сонное постанывание… Землянка нужна большая, просторная – одна на всех. Пусть в тесноте, зато в тепле. И друг у друга на виду – все ж спокойнее. Авдея назначить главным по стройке, Горелова – по соблюдению порядка. Большую часть людей занять на строительстве, меньшую – отправлять раз в день в лес на заготовку дров для костра. Одного человека всегда иметь костровым, затухания огня не допускать ни при каких обстоятельствах. Работать всем – и мужчинам, и женщинам, без оглядки на возраст. Отдыхать – строго в перерывах. Самовольные отлучки в лес запретить. Критику, жалобы и прочие вредные разговоры пресекать немедленно. Все нарушения порядка карать лишением еды. Сам Игнатов с утра опять пойдет на охоту, набьет тетеревов, сколько сможет. Заодно осмотрится в тайге повнимательнее. Мешок с патронами возьмет с собой – решил спрятать в лесу, чтобы никому из переселенцев дурные мысли в голову не приходили».
Как они пережили эту зиму – не расскажешь. Надо читать. Весной, наконец, приезжает начальник. Привозит новых поселенцев и все нужное для строительства гулаговского поселка. Жизнь продолжается. Зулейха много работает, охотится, растит сына. Постоянно страдает, что живет не по законам, неправильно. Глушит в себе любовь к Игнатову.
«Порой вина ее казалась Зулейхе такой огромной и чудовищной, что она была готова принять кару, желала – любую, даже самую страшную. От кого? Она не знала. Здесь, на краю вселенной, не было никого, кто бы карал или миловал: взгляд Всевышнего не достигал берегов Ангары; даже духи – и те не водились в глухой чащобе сибирского урмана. Люди здесь были совсем одни, наедине друг с другом».
Потом начинается война. «Летом на агитационной доске появился яркий плакат: полуседая женщина в огненно-красных одеждах поднимается из частокола штыков и зовет, манит за собой призывно вытянутой рукой: зовет на войну – молодых, старых, даже подростков, всех, кто может держать оружие. Зовет на смерть. Зулейха, проходя мимо, каждый раз отвечала женщине упрямым долгим взглядом: сына – не отдам. Женщина была похожа на Зулейху, даже седина в слегка растрепанных волосах была такая же – яркими прядями – и оттого становилось неловко: будто с собой разговаривала. Предки Зулейхи воевали с Золотой Ордой столетиями. Сколько продлится война с Германией – неведомо, а Юзуфу уже скоро двенадцать. Изабелла рассказала, что в армию могут забрать с восемнадцати, и осталось до этого лет – как пальцев на руке. Успеет ли война закончиться?»
Кончилась война. Шестнадцатилетний сын Зулейхи Юзуф, благодаря образованным ссыльным, много знал. Проявлял способности к живописи. Он страстно мечтал бежать с места поселения.
«Юзуф знал – его не поймают. Бежать, конечно, лучше летом. Спуститься по Ангаре до Енисея, а там уже до Маклакова рукой подать. Оттуда – на попутке до Красноярска, затем на поезде – на запад, через Урал, через Москву – в Ленинград. Прямиком на Университетскую набережную, в длинное строгое здание с колоннами цвета пыльной охры и двумя суровыми сфинксами из розового гранита у входа – в институт живописи, знаменитую Репинку, alma mater Иконникова. Как раз к вступительным экзаменам успеет. С собой решил взять пару своих картин (из тех, что понравились бы Илье Петровичу) и папку с карандашными этюдами».
Игнатова убрали из комендантов, но он успел сделать Юзуфу метрику вольного человека. Мальчик убегает с поселения в другую жизнь.
«Юзуф протягивает руки, хочет обнять на прощание – она выставляет ладони вперед: не подходи! Он хватает ее руки, сжимает в своих – Зулейха вырывается, толкает его вниз: уходи – скорее, немедленно, сейчас. Сжимает зубы – держит боль, чтобы не выплеснулась. Уже внизу, у прибрежных кустов, Юзуф останавливается, находит глазами тоненькую фигурку на вершине, машет рукой – мать стоит неподвижно, как каменный столб, как дерево; бьются по ветру ее длинные полураспустившиеся косы. Кажется, она так и не посмотрела на него».
Гузель Яхина выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков Казанского педагогического университета, в настоящее время студентка Московской школы кино, сценарист. Ее книга, вышедшая в 2015 году, бесспорно, очень сильный дебют.
Повторю слова читательницы: «Где теперь взять слова, чтобы отзыв хоть сколько-нибудь соответствовал тому воздействию на читателя, которое я испытала? Хочется не говорить, а молчать, аккуратно держать в себе эту силу, эти чувства, молча сопереживать тем людям, что прошли через ад и не сломались, помнить об их примере и подпитываться их волей к жизни, просить у них прощения, хотя сам вроде бы ни в чем не виноват».
