«Я хотел рассказать о человеке, способном на жертву. Не какую-то великую однократную жертву, для которой достаточно минуты экстаза, а ежедневную, ежечасную жизнь-жертву. Культу успеха, господствующему в современном обществе, хотелось противопоставить нечто иное… Проблема описания „положительно прекрасного человека“ чрезвычайно сложна. На современном материале решать ее почти невозможно…»
Речь идет о романе Евгения Водолазкина «Лавр». Специалист по древней русской литературе, доктор филологических наук, сотрудник Пушкинского дома, ученик Д. С. Лихачева Евгений Водолазкин ворвался в современную литературу неожиданно. Первый же его роман «Соловьев и Ларионов» в 2010 году вошел в «шорт-лист» «Большой книги», а роман-житие «Лавр», по мнению многих критиков и даже писателей, стал главным литературным событием 2012 года.
Это, приправленное фэнтези, житие написано на вполне современном литературном языке, разбавленном разговорным и древнерусским. Автор смешивает все и вся в какую-то удивительную языковую композицию, и это выглядит органично и не вызывает отторжения. Быт и обычаи Руси конца XIV века описаны со знанием дела. Но это – не исторический роман. Подробный рассказ о судьбе целителя Лавра, который в начале своего пути был Арсением. Юноша Арсений, начинающий «рукинец», встречается с спасшейся от мора девушкой, которую все прогоняют, чтобы не заразиться. Он держит ее у себя в избе, скрывает от народа. Они полюбили друг друга.
«Он мог любовaться Устиной часами. Брaл ее руку и, медленно поднимaя рукaв, ощущaл губaми едвa зaметные золотые волоски. Клaл голову ей нa колени и кончиком пaльцa водил по призрaчной линии между шеей и подбородком. Пробовaл языком ее ресницы. Осторожно снимaл с ее головы плaт и рaспускaл волосы. Зaплетaл их в косу. Сновa рaсплетaл и медленно вел по ним гребнем. Предстaвлял, что волосы были озером, a гребень – лaдьей. Скользя по золотому озеру, видел в этом гребне себя. Чувствовaл, что тонет, и больше всего боялся спaсения».
Они были счастливы вдвоем, пока она не умерла родами. Начинающий целитель не смог помочь ей и никого не позвал.
«Устина лежала в той же позе, что вчера, но была совершенно другой. Нос ее заострился, белки открытых глаз впали. Лицо Устины было алебастровым, а кончики ушей – свинцово-красными. Арсений стоял над Устиной и боялся к ней прикоснуться. Он не испытывал отвращения, страх его был другой природы. В раскорячившемся перед ним теле не было ничего от Устины. Он протянул ладонь к ее полусогнутой ноге и осторожно коснулся. Провел пальцем по коже: оказалась холодной и шершавой. При жизни Устины такой она не была никогда. Попробовал распрямить Устинину ногу, но ничего не получилось, как не получилось закрыть Устине глаза. Нажать побоялся. То, чего он касался, было, возможно, очень хрупким. Прикрыл Устину покрывалом – все, кроме лица».
Будущее его предопределил старец Никандр:
«Не буду тебя жалеть: ты виноват в ее смерти телесной. Я знаю, что ты мечтаешь о смерти. Ты думаешь: всем, что тебе было дорого, теперь владеет смерть. Но ты ошибаешься. Устиной владеет не смерть. Смерть лишь несет ее к Тому, Кто будет вершить над ней суд. И потому, даже если решишь ныне предаться смерти, с Устиной ты не соединишься. Теперь о жизни. Тебе кажется, что у жизни для тебя не осталось ничего существенного, и ты не видишь в ней смысла. Но именно сейчас в твоей жизни открылся величайший смысл, какого не было прежде».
Пытаясь искупить грех, герой на протяжении своей долгой жизни он успевает побывать странствующим травником, юродивым, паломником, монахом, отшельником, съездить в Иерусалим и вернуться обратно. Он выхаживает чумных и раненых, убогих и немощных, и чем больше жертвует собой, тем очевиднее крепнет его дар. В своих стараниях он доходит до таких степеней святости, что одним прикосновением исцеляет слепых и поднимает на ноги немощных. Так жизнь превращается в житие.
Разное мы ищем и находим в книгах. И так по-разному живем.
«Я плакал в троллейбусе, – говорит один читатель. – …Читая древнерусскую литературу, всматриваясь в поведение житийных героев, изучая характер русской святости, мы можем лучше понять себя. Услышать этот голос на расстоянии. И, может быть, я извел столько носовых платков потому, что чувствовал родство. Чувствовал себя не просто изолированным индивидом, идущим по весенней Москве 2014 года с наушниками в ушах, а частью большого рода, воплощенным этапом исторического движения моего народа».
