Понравится ли вам вступительное сочинение абитуриента филфака МГУ? И не опасайтесь, книга интересная.
«Тема, идея, конфликт пьесы Н. А. Островского „Гроза“. Я эту книгу не очень хорошо помню. Там о том, как девушка в речку бросилась, а почему не очень-то и понятно. То есть нам в школе говорили – луч света в темном царстве, протест против закрепощенности, суровые нравы в нашем городе, все это может быть и так, но кинуться в реку все равно слишком серьезное дело. К тому же она верующая была, а для них самоубийство – это грех, я слышал, знаю. Вообще, я думаю, ей просто не повезло. Муж достался малахольный, а любовник того хуже. Вот она и разочаровалась во всем. Но только не это главное, а то главное, что у нее не было детей. Будь у нее дети, все бы со всем по-другому сложилось бы. И не было бы у нее этих мыслей. Но, кроме детей, там еще, наверное, что-то было. Ведь не все же, у кого нет детей или кто мужа не любит, руки на себя накладывает. Она очень мечтательная была. Там в этой книжке одно место есть, когда она рассказывала своей подружке, как в детстве в православную церковь ходила и ангелов видала. Я сам-то в церковь никогда не ходил и не пойду, церковь – это всё глупости для старушек, но вот то, что ей ангелы мерещились, что она летать хотела от этого, все, по-моему, и пошло. Потому что если летаешь неосторожно, то обязательно в конце концов упадешь. Вот она и упала. Такая в этой книге и тема, и идея, и конфликт, а что еще написать, я не знаю.
Мне эта пьеса не очень нравится, но на другие две темы я совсем не знаю, что писать…»
Не очень? Мальчик, правда, метр девяносто с лишним ростом, пришел забирать документы, но случайно с ним заговорила деканша. Декана филологического факультета, члена-корреспондента Академии наук СССР, доктора филологических наук, профессора Мягонькую Павлик принял за нянечку и не боялся. Седая женщина в темном халате, в очках с крупными линзами была похожа на старенькую медсестру. В ней было что-то кроличье. Сочинение акселерата ее заинтересовало. Своим профессиональным чутьем она увидела в нем чистоту души и нераскрывшиеся таланты. Чудом поступив в университет, Павлик едет «на картошку».
«Если ты с малых лет мечтателен и глуп, если по каким-то причинам тебе суждено вступить во взрослую жизнь юнцом неопытным и наивным, нет лучше средства повзрослеть и влиться в социум, чем отправиться с другими студентами „на картошку“.
Здесь способны открыться герою не только люди и характеры, не только механизмы государственного устройства, но вдруг становятся понятными самые каверзные филологические тайны и находятся ответы даже на национальный вопрос. Главное – не лениться и как следует сосредоточиться!». Герой нового романа Алексея Варламова «Душа моя Павел» – вчерашний сирота – пацан из глухого сибирского городка, которого даже нет на карте, потому что этот городок принадлежал «почтовому ящику». Время действия в романе – начало восьмидесятых, недавно закончилась московская Олимпиада, ввели войска в Афганистан…
За пару месяцев «картошки» Павлик прожил целую жизнь: бойкот, издевательства, безнадежная влюбленность, алкоголь, обвинение в стукачестве, бригадирство… Отлетали один за другим долгие, похожие друг на друга дни, поле незаметно сокращалось, картошка увозилась на сортировку, где ею занимались литературоведы-структуралисты, хитроумные, себе на уме люди, которые вели всему подсчет и подкармливали совхозного механика, наладившего им сортировочную машину, и учетчиц, принимавших наряды, чтоб заработать денег. Павлик про деньги не думал. Какие деньги? За что? Кормят, поят, крышу над головой дают – что еще человеку надо?".
Парень был наивен, силен и неприхотлив. По духу – чистейший продукт изолированного советского воспитания. У них в «почтовом ящике» был коммунизм. Он любил свое государство, свой строй, чем немало потешал циничных москвичей-старшекурсников.
«Павлик не головой знал, но кожей чувствовал превосходство своей страны, он с детства ощущал ее величие как явление природы, отрицать которое невозможно, потому что оно есть, и точка. Он счастлив был тем, что именно в этой, а не в какой-нибудь другой стране родился и жил, и жалел тех, кто этого счастья был лишен; он своего избранничества стыдился и потому хотел, чтобы весь мир стал огромным Советским Союзом, которому никто не посмел бы больше угрожать… Но поразительная вещь: на огромном совхозном поле Павел был единственным, кто так думал, и даже „идеологи“ не были ему союзниками. Наоборот. Они всё слышали, но никогда со „структуралистами“ не спорили, не отстаивали свое – а как ждал этого поначалу наивный Павлуша, как надеялся, что поднимутся правильные советские парни, аспиранты самой верной и нужной факультетской кафедры, и вмажут словом и делом по бесстыжим антисоветским рожам, а он, Павлик, их поддержит, и, если надо, кулаками. Сердце его заранее трепетало в предчувствии победы, но! – идеологи молчали…»
Совхозный книжник Леша Бешеный дал ему книгу, которая перевернула его сознание.
«Павлик почернел, усох, как молодой послушник, днем яростно собирал картошку, точно стремился за полдня отработать всю смену, а после обеда, когда бригада была еще в поле, шел в зеленый домик и читал книгу, которую дал ему Леша Бешеный. Павлик ее настоящее название раньше слышал и про ее автора слышал тоже. Знал, что это самый главный враг всего СССР. И знал, что книга эта самая что ни на есть вражеская. Но врага надо знать в лицо. И он читал. Возненавидел с первых страниц, но читал. Хотел бросить и изорвать, но не мог остановиться. Возмущался, сжимал кулаки, злился и не мог с собой ничего поделать. Она не столько открывала ему глаза, сколько заполняла лакуны и отвечала на неотвеченные вопросы. Потому что Непомилуев был родом из тех мест и видел в тайге колючую проволоку брошенных лагерей и недостроенную железную дорогу, которую из Обдорска на восток тянули, помнил, как замолкали отец и Передистов, когда шли мимо поросших травой и сорным лесом развалин. Потому что не забыл разговоры, которые в городе разговаривали про то, как и с чего Пятисотый начинался, и кто его строил. И все это было похоже на страшную семейную историю, которую от посторонних скрывали, да и промеж себя не обсуждали, как не обсуждают самоубийство или какой другой страшный родовой грех либо беду близкого человека, а история-то была. И что тронуло Павлика в той книге больше всего – не было в ней злорадства, не было издевки, насмешки, ярость была, боль, возмущение, горечь, но это чувства правильные, их Павлик понимал, а лжи и сам терпеть не мог».
А студенты продолжали работать. К концу картофельного сезона «сами не заметили, как из случайного собрания эгоистов, честолюбцев, неженок, путями пробравшихся на элитный факультет и не умеющих корову от козы отличить, превратились в настоящую бригаду, в отряд, где стыдно сачковать… А вечерами пели. Раньше казалось, что без батареи бутылок на столе ни веселья, ни пения быть не может, а оказалось вдруг, что можно и на трезвую голову собраться. И как-то хорошо, душевно получалось. Придумали гимн свой. Акопалкой назвали, а потом еще в придачу к нему копалкин блюз сочинили. Иногда вечерами небольшие лекции устраивали, каждому было что рассказать… Они просто не знают, что советские, думал Павлик с нежностью и снисходительностью, потому что маленькие еще и не доросли до понимания. То есть так-то они большие и много знают, а вот этого самого главного – нет. И Павлик верил, что узнают».
В картофельно-совхозном первом тайме Павел не победил, но заставил с собой считаться. Финал роман – возвращение в город, на факультет. Там изменения: благодетельница Муза Мягонькая отправлена в отставку, новая дама-декан Павлика презирает. Новоиспеченный студент остается на факультете только благодаря заступничеству внезапного крестного Н. К. Суща. Так получилось, что в деревне Павла случайно окрестили, когда он был немного не в себе. Он там был, этот Сущ – фигура загадочная. Для чего он оставил Непомилуева в университете? Дразнить нового декана? В противовес «элите факультета»? Ответа в романе нет.
У Павла начинается учеба. Второй тайм. Игра идет на чужом поле. Все про себя нужно доказывать заново. Но кто бы знал, как его захватила первая лекция по языкознанию.
«Сам он еще не научился писать и слушать одновременно и решил, что будет только слушать и запоминать. И он запоминал все эти удивительные слова про звуки, транскрипции, фонемы, про устройство гласных и согласных, и Павлику все становилось понятным и страшно интересным, и к середине лекции он подумал, что ничего более увлекательного, чем акустическая классификация звуков, о существовании которой он не подозревал, на свете не существует. И лектор это тоже почувствовал и подмигнул Павлику».
