Героини романа Риса Гордона «Мыши» рождены с геном жертвы. Мать и четырнадцатилетняя дочь совсем не умеют постоять за себя и предпочитают терпеть и отступать. Но случилось так, что отступать стало некуда.
«Мама купила коттедж Жимолость на свою долю денег, вырученных после развода. На свою мышиную долю. Мой отец — адвокат по семейным делам, ха-ха! — ушел из семьи полтора года назад, променяв нас на свою секретаршу… Мама сдавала позиции одну за другой — так, она отказалась от права на долю его пенсии, отказалась от алиментов, даже вернула некоторые подарки, которые он сделал ей за годы брака… Было нелегко найти дом, который бы полностью удовлетворял нашим требованиям: в сельской местности, без соседей, с тремя спальнями, палисадником и задним двором; к тому же дом с историей, „со своим характером“, при этом со всеми современными удобствами — обязательно с центральным отоплением, поскольку мы обе страшные мерзлячки. И место нужно было тихое. Укромное. В конце концов, мы ведь мыши. Мы не искали дом как таковой. Мы искали норку, где можно было спрятаться.
Нотариальное оформление сделки прошло на удивление быстро, и в конце января мы переехали в коттедж Жимолость… Грузчики, жующие жвачку и распространяющие вокруг себя острый запах пота, шлепали по коттеджу в своих грязных ботинках, отпуская тяжеловесные намеки на то, что у них пересохло во рту, и они „умирают — так хотят чашку чая“. Мама послушно вынесла на подносе кружки чая с молоком, положила в них по три-четыре ложки сахара, как было указано, и грузчики уселись пить чай и курить прямо на ящиках, которые им надлежало таскать. Один из них заметил, что мама пристально смотрит на уродливую вмятину на боковине пианино, и весело крикнул: „Это не мы, дорогуша. Это так и было“. Мама поспешила в дом (мыши боятся конфронтации), и парни заржали. Они заставили ее расплатиться наличными — не забыв включить и те полчаса, что они распивали чаи и передразнивали ее „аристократический“ акцент, — и наконец уехали, оставив после себя кучу сигаретных окурков, разбросанных среди цветов…».
Мышиная натура помешала молодому перспективному юристу Элизабет сделать карьеру в Лондоне. Ее квартиру обокрали, средь бела дня вырвали в толпе сумку. В конце концов она просто вышла замуж и оставила работу. Когда муж ее бросил, ей было сорок шесть лет. Ее познания в юриспруденции безнадежно устарели. Элизабет удалось устроиться лишь на должность референта в юридическую контору. Под предлогом длительного перерыва в работе ей предложили смешную зарплату и, разумеется, она согласилась. «Ей выделили стол в маленьком офисе, который она делила с двумя секретаршами, недвусмысленно давая понять, что ее видят в роли еще одной секретарши, а никак не квалифицированного самостоятельного юриста.
Однако очень скоро партнеры убедились в том, насколько она компетентна, и были поражены тем, с какой скоростью она наверстала упущенное. Блейкли, партнер по криминальным делам, бесстыдно свалил на нее своих клиентов, превратив в личного помощника и ишака; Дэвис, специалист по искам о возмещении морального вреда, потихоньку тоже стал подсовывать ей все больше проблемных материалов, в которых уже и сам не мог разобраться, что к чему. К концу первого года работы мама вела самые сложные дела фирмы, и при этом ей платили меньше, чем секретаршам…».
Подружки Шелли, дочки Элизабет, в четырнадцать лет уже выросли и стали думать только о развлечениях и бойфрендах. А Шелли не изменилась. «Я все так же упорно работала в классе, строчила диктанты и раскрашивала контурные карты. Я по-прежнему была первой в английском и рисовании, но теперь все чаще выбивалась в лидеры и по истории, французскому и географии. Я все так же вздрагивала, когда учительница повышала голос. И прическа у меня оставалась такой же, какой была в девять лет, — прямые волосы до плеч, челка. Я подросла, но не растеряла „детский“ жирок — на животе были складки, и при ходьбе у меня терлись ляжки. Я не красилась, в отличие от своих подруг, потому что мама ненавидела все эти „приукрашивания“, как она их называла».
Девочка раздражала подружек. Как-то незаметно их мелкие пакости переросли в травлю. С Шелли не сходили синяки. Матери она не жаловалась. По какой-то необъяснимой причине не могла избавиться от ощущения, что в происходящем была ее вина, и именно она достойна осуждения. Когда одноклассницы подожгли Шелли волосы в туалете, и она попала в госпиталь, все и открылось. Нет, ни школа, ни полиция никого не наказали. «Мыши» не смогли отстоять свои права. Поэтому они и сбежали в коттедж Жимолость. Шелли перешла на домашнее обучение.
«Наша жизнь в коттедже Жимолость очень быстро вошла в колею приятной рутины. Каждое утро мы завтракали за деревянным столом на кухне. Я готовила и накрывала на стол (немало гордясь тем, что делаю все как полагается), пока мама летала по дому в обычной утренней панике, наспех отглаживая блузку, отсылая срочные сообщения по электронной почте, лихорадочно роясь в шкафах в поисках той или иной вещи. Наше меню было расписано по дням: сегодня тосты, завтра каши, и мы строго придерживались его, даже по выходным… Мы обе любили готовить и с удовольствием экспериментировали со сложными рецептами из наших бесчисленных кулинарных книг. Иногда мы по два часа проводили на кухне, нарезая овощи на тяжелой мраморной разделочной доске, которую когда-то мама привезла из Италии, под мирное шипение и бульканье сковородок и кастрюль на плите.
После ужина мы устраивались в гостиной, включая на полную мощь центральное отопление, а если за окном было прохладно, разжигали камин. Обычно мы читали свои романы (хотя маме чаще приходилось читать рабочие документы) и слушали классическую музыку. Я была воспитана на классике, а поп-музыка, хотя я и пыталась полюбить ее, так и не прижилась в моей душе. Мы обожали Моцарта и Шопена, Чайковского и Брамса, но нашими неизменными фаворитами оставались оперы Пуччини. Поскольку на многие мили вокруг не было ни одной живой души, мы могли включать стереосистему на полную мощность и наслаждаться трагической красотой „Богемы“ или „Мадам Баттерфляй“. Телевизор мы почти не смотрели, разве что выпуски новостей…».
Но «мышам» не спрятаться. Однажды ночью в отдаленный дом проник грабитель. «Худосочный юнец лет двадцати, не старше, с лисьей мордочкой и длинными черными волосами, которые лезли ему в глаза и обвивали шею сальными крысиными хвостами. На нем были потрепанная куртка „пилот“ оливкового цвета и грязные джинсы, так низко спущенные на бедра, что казалось, будто они вот-вот упадут. В правой руке он держал огромный нож — такими охотники вспарывают тушки кроликов».
«Мыши» оцепенели и дали себя привязать к стульям. Им даже в голову не пришло сопротивляться, хотя грабитель не был особенно силен и ловок. Он собирал вещи в сумку. Шелли сидела и думала: «Какой бог позволил этому случиться? Разве мы с мамой не достаточно настрадались? Отец бросил нас, оставив одних бороться за выживание, в то время как сам нежился под испанским солнцем со своей двадцатичетырехлетней шлюхой. Меня подвергли такой чудовищной травле, что пришлось оставить школу и перейти на домашнее обучение. Мое лицо до сих пор хранит следы чужой ненависти. И наконец, из всех домов в округе эта ходячая бомба замедленного действия выбрала именно наш, и именно в то время, когда мы только начали строить новую жизнь и появилась надежда на лучшее. И какие еще страдания мы должны были вытерпеть на этот раз? Изнасилование? Пытки? Какое преступление мы совершили в своей жизни, кроме преступления быть слабыми, быть мышами? Какой вред мы причинили, что заслужили такое строгое наказание? Почему это не происходит с Терезой Уотсон или Эммой Таунли? Почему это не коснулось девочек, которые устроили мне такую жестокую травлю, что я даже хотела свести счеты с жизнью? Почему это не происходит с моим отцом и Зоей? Почему это происходит именно с нами? Опять? Разве мы не настрадались в своей жизни?».
Когда преступник, набив сумку, прихватил ноутбук, подарок Шелли на день рождения –– с ней произошло невероятное. Она погналась за ним и ударила ножом, который он оставил на столе. Это уже не была самозащита. Они закопали его в саду. Из могилы слышался звонок мобильного телефона. «Я лежала, будто придавленная к земле тщетностью, глупостью, ошибочностью того, что мы делали.
— Кто-то уже разыскивает его, мама. Кто-то уже пытается его найти. Нам это никогда не сойдет с рук. Нас обязательно поймают!».
Все события, которые происходили после этого, а их было много, постепенно превращали «мышей» в отчаянных борцов за жизнь. Хороший психологический роман. Написан простым языком от имени девочки-подростка. Читать интересно.
