О преднацистской и нацистской Германии я читала у Ремарка, Ирвина Шоу, у Маннов, у Цвейгов. Эту картину дополнил роман Бена Элтона «Два брата».
Английский писатель, режиссер, сценарист написал впечатляющий роман по мотивам истории своей семьи. Двадцатые годы, Берлин. Фрида Штенгель, еврейка, ждала двойню, но один мальчик умер. А рядом немка оставляет только что родившегося сироту. Фрида благородно усыновляет ребенка. Пауль и Отто неразлучны и оба похожи на своих еврейских родителей, хотя совсем не похожи друг на друга. Они и не догадываются, что один из них приемыш, — более того, не еврей. Их отец играет по джазовым клубам, мать лечит больных. Германия, ненадолго ожившая после Первой мировой войны, снова катится в тартарары. Инфляция чудовищная (вспоминаю «Черный обелиск» Ремарка). Танцевальное поветрие, как пир во время чумы, накрыло город, для многих став пляской смерти. У Волфганга, мужа Фриды, пока много работы. «В те дни, — рассказывал он, — Берлин был прекрасен, буен, шал и жизнеутверждающ».
Мальчишки подрастают. Один — задиристый драчун, другой — рассудительный умник. Девочка Дагмар, дочь богатого еврея Фишера, просто потрясла их своей неземной красотой. Эта любовь определила всю их жизнь. Она принимала их поклонение, не выбирая никого из них. Служение своей даме действительно требовало от них серьезных мальчишеских, а потом и настоящих, подвигов.
А тем временем Гитлер пришел к власти. Никто не ожидал масштабов антисемитского безумия нацистов.
«Наступило 1 апреля 1933 года. Накануне вдруг объявили, что с этого дня и до особого распоряжения „истинным“ немцам надлежит „добровольно“ бойкотировать все еврейские заведения. Указ поражал своей детальностью. Скажем, он предписывал работникам-неевреям бойкотировать свои предприятия, но обязывал владельцев-евреев полностью сохранять жалованье за отсутствующими служащими. Сотням тысяч штурмовиков, обеспеченных полным содействием полиции, надлежало „пикетировать“ еврейские предприятия по всей стране. Тем самым создавалась видимость стихийных демонстраций, от имени населения, объявленных нацистскими лидерами. Корявые надписи на витринах извещали, что любой, кто пользуется услугами еврейского учреждения, переходит в стан предателей. Предписывалось также на стенах и окнах малевать лозунг, состряпанный пресловутым Юлиусом Штрайхером, нацистским гауляйтером, который еще недавно был известен властям как сбрендивший извращенец и насильник. Неизящность сочинения восполнялась лаконичностью. Смерть жидам.
Большинство заведений, осажденных всемогущей Коричневой армией, решили пока закрыться, надеясь, что их минует эта кратковременная „кара“ за всемирные преступления.
Но герр Фишер, отец прекрасной Дагмар, хозяин знаменитого универмага, решил иначе.
— Берлинцы знают наши рабочие часы и рассчитывают, что мы будем открыты. И мы их не подведем, — накануне сказал он персоналу („пожаловав“ неевреям оплаченный выходной)».
Братья Штенгели поняли, что Дагмар нуждается в поддержке. Разумеется, близнецы не могли упустить великолепный законный повод оказать ей услугу.
«А посему утром, якобы отправившись в школу, братья рванули к метро и доехали до станции „Зоопарк“. Бегом преодолев остаток пути, на Курфюрстендамм они поспели как раз к моменту, когда Дагмар вырвалась из кольца зевак.
Близнецы тотчас кинулись следом, покинув жуткую сцену — фрау и герр Фишер на четвереньках вылизывают тротуар. Они почти догнали Дагмар, но та вновь оказалась в руках штурмовика. Отто всегда действовал по наитию, а потому с налету прыгнул на обидчика и пушечным ядром пригвоздил его к земле. Рухнули все трое. Первой, взбрыкнув ногами, грохнулась Дагмар в грязном порванном матросском костюмчике, рядом, утробно крякнув, приземлился толстобрюхий штурмовик, придавленный Отто…»
Евреи не сразу поняли, что им конец, «точно младенцы, которых прошлая жизнь исторгла из теплого уюта своего чрева на беспощадный свет абсолютно чуждого враждебного мира. И вот теперь они моргали, силясь крикнуть и задышать. Совершенно другие люди. Буквально. Недавние уважаемые граждане Германской республики. Родители, труженики, налогоплательщики, военные ветераны. Люди. А теперь — Нелюди. Презренные изгои. Официально презренные. Изгои по закону. Отлученные от дела. Выброшенные с работы. Избитые и растерянные, они пришли к Фриде Штенгель. К доброму доктору. Страх заставлял трепетать их ноздри. Подкачивал слезы в покрасневшие глаза. Из последних сил сдерживаясь, они заламывали руки…»
Евреев постепенно лишили всего: прав, имущества, начали выбрасывать из домов на улицу, увозить в лагеря и гетто. С немецкой педантичностью изучались генеалогические древа семей с восемнадцатого века, чтобы отделить арийцев от Untermensch. Пришлось рассказать Отто, что он приемыш и ариец. Отто изъяли от семьи евреев для реабилитации. Его отправили в школу для юных штурмовиков. Отто сопротивлялся, дрался, как звереныш, но выхода не было. При попытке эмигрировать в Америку погиб отец Дагмар. Мать была не в себе. Девушка осталась одна. Братья, конечно, все свои силы бросили на ее спасение. Отто стал штурмовиком, чтобы помогать ей. Умный Пауль должен был уехать в Англию учиться при помощи Международной ассоциации евреев. Но Дагмар сказала, что любит именно его, и он остался. Пауль и Отто обменялись документами. Отто уезжает в Англию, а Пауль, еврей, с документами Отто, арийца, идет служить в СС и погибает под Москвой в начале войны. Отто через семнадцать лет получает письмо из Восточной Германии. Он уверен, что Дагмар погибла. Эта встреча переворачивает жизнь Отто. Исповедь обожаемой им девушки оказалась тяжелой.
У них была общая подруга детства, коммунистка, участвовавшая в «Красной капелле», Зильке. Когда немцы нашли дочь Фишера, Дагмар пошла на подлость: сдала им «Красную капеллу» с Зильке. Пришли русские. Дагмар судорожно думала, как ей выжить. Она боялась, что в комендатуре остались протоколы ее допросов.
«В квартире я отыскала бумаги, которые бедняга Зильке пыталась показать солдатам. Собрала раскиданные шифровки „Красной капеллы“. Нашла даже ее довоенный партбилет. Все необходимое, чтобы стать героиней-коммунисткой. Я понимала, что не сильно рискую. Отчим Зильке наверняка погиб, мать, если и жива, уехала в родную деревню. Зильке рассказывала, что в „Капелле“ действовала система ячеек. В лицо ее знали только товарищи по группе, а их убила английская бомба. Ну вот, прихорошилась я и двинула к красноармейскому начальству. Потребовала одежду, паек и статус,
достойный ветерана Германской компартии. То есть по правилу Пауля — держись нагло. Как я и думала, немецкие красные были в цене. Меня сразу направили к члену КПГ, только что прилетевшему из Москвы. Прибыла целая команда, которой надлежало возродить немецкую компартию и посадить своих людей на ключевые посты, пока Запад не прочухался. Удивительно, но мужик этот знал Зильке. Он был ее московским куратором, когда девчонкой она отправляла сообщения, спрятанные в женские журналы. Конечно, он никогда ее не видел, — продолжала Дагмар, — но мужик — он и есть мужик, воображал ее этаким персиком и жутко обрадовался, не обманувшись в ожиданиях. В тот же вечер я с ним переспала, и он озаботился, чтобы я получила новый партбилет и чин, соответствующий моему давнему героическому служению коммунизму.
— Значит, все эти годы ты была Зильке? — сказал Отто. — Невероятно.
— Ничего особенного. Ты хоть представляешь, сколько судеб перекроил или уничтожил Нулевой год? Всему континенту было что скрывать. Я не одна такая, Оттси. Когда Большая четверка разделила Берлин, я поняла, что мне лучше не дергаться. Единственное мое достояние, квартира, которой я как Зильке Штенгель законно владела, оказалась в русской зоне. На Западе меня ничего не ждало. О компенсациях евреям тогда никто не говорил. Компенсировать было нечем. Это был конец, не начало. На Западе я бы стала одной из миллиона бездомных нищих беженцев. Вдобавок тот гестаповский протокол. Если б он всплыл, меня бы судили. Я выжидала, и тут замаячила работа в новой германской, то бишь советской, полиции. Я была идеальным кандидатом. Зильке Краузе, красный шпион с тридцать пятого года. Конечно, я ухватилась за возможность впервые в жизни выйти в начальники. В одночасье получила безопасность, положение и власть. Вообрази, каково это для еврейки в Берлине сорок пятого. После всего, через что ей пришлось пройти.
— Ты — в полиции? Просто немыслимо, — перебил Отто, словно в розовой спальне они спорили о будущем, а не копались в прошлом. — Я к тому, что ты должна бы ненавидеть эту контору.
— Да? — Глаза Дагмар блеснули. — А я была в полном восторге. Офигенная контора. Работа-мечта. Теперь я стала охотником. Теперь я стала сволочью. И не упускала случая пнуть людишек, которые прежде потешались над моей украденной жизнью. Я надела форму, забрала волосы в пучок и вышла на берлинские улицы, чтобы превратить жизнь в ад кому только можно. Я быстро сообразила, что в этом предназначение Штази. Превращать жизнь немцев в ад. Здорово! Ирония, мать ее, судьбы! Обалденный кайф!
— Значит, тем и занималась? — От ее внезапной злобы Отто оторопел. — Портила жизнь берлинцам?
— Именно так. Обратной дороги не было, даже если б я захотела уйти. Когда Запад пошел в гору, я уже слишком глубоко увязла и слишком много знала. Сама виновата. Из Штази не отпускают. Рыпнешься — убьют.
— Значит, ты в западне.
— Вроде как. Только не жалей меня, Отто. Жизнь-то моя получше твоей, английской. Сотрудница Штази вкусно ест и сладко пьет. Хочешь икры — изволь. Мы, партийная номенклатура, приберегаем роскошь для себя. Живу все в той же квартире, в моем распоряжении модные журналы, любые книги и западная музыка. Все, в чем ограничиваем других, мы забираем себе. Я вот думаю, а что сказала бы Зильке? Об этом сраном продажном мирке, который создал ее любимый Сталин. Но самое главное — я гноблю добропорядочных граждан Восточного Берлина. Тех, кто позволил Гитлеру украсть мою жизнь. Кто отворачивался». А самое главное, отчего Отто просто обмер: «Чокнутые братья Штенгель отдали мне свои жизни, потому что сами так захотели. Я не любила ни одного из них».
Роман интересный, динамичный. До самого конца неизвестна судьба Дагмар. Много еще разных подробностей, о которых я не упоминаю. Думаю, надо читать.
