Отныне Ада решила, что будет любить один только Париж.
«Города — как люди, и с кем-то просто не складывается. Неважно, кто виноват — ты или город. В Вене пролился горячий глинтвейн — обжег коленку, и на руку тоже попало, огнем по вене. Киев — место, где сумело остановиться время, но это не в плюс Киеву. В Варшаве так серо и грустно, будто это Москва. Как можно уехать в Москву по своей воле? Сюда должны ссылать, будто на урановые рудники. Наказан и казнен — Москвой. В Санкт-Петербурге лучше, но он сырой, болотный, и под обоями в квартирах — непрописанный, но живучий туберкулез. Палочки Коха…»
Девушка из Екатеринбурга девяностых бесповоротно решила жить в Париже. Сейчас каждый может. Но не тогда, в девяностых. Сначала был Париж ручной сборки.
«Ада выцарапывала Париж отовсюду, по капельке собирала — даже из журнала „Крокодил“, который любила бабушка. На последнем развороте — анекдоты из зарубежной печати, с иллюстрациями. Неважно, о чем, смешные или нет — важно, что внизу указывался источник, „Пари Матч“.
Ада спит и видит Париж, спит — и видит, когда она уже, наконец, уедет отсюда. Первые шаги сделаны — поступила на романо-германское отделение, конкурс был почти как в Москве. Учит французский и всё, что около. Лучшим студентам обещают поездку на третьем курсе, и Ада сразу решила — останется. Но до третьего курса еще так далеко!»
Случайный знакомый мальчик Алеша имел родителей из бюро молодежного туризма. Состоялась поездка, и девушка, отстав от группы, осталась в Париже. «Ада выходила из гостиницы зажмурившись — сейчас она увидит город, в который влюблена столько лет! Это была любовь по переписке, точнее, по чтению. Похоже на ожидание музыкального парада — когда уже слышишь звуки за углом, но еще не видишь музыкантов…».
Рассказ «Екатеринбург» из книги Анны Матвеевой «Девять девяностых» показывает, как воплощалась мечта русской девушки. Кто только ни описывал искателей счастья и удачи в этом городе. Ада, похоже, просто искала возможности не разлучаться с Парижем. «Ада хотела бы раствориться в Париже — ложечкой сахара в кофейной чашке вон того месье. Растопыренной ладошкой осеннего листка прилипнуть к стеклу машины на бульваре…
Париж следил за Адой, наблюдал ее попытки пустить корни — с любопытством, но без сочувствия. Ада по-прежнему смотрела по сторонам, когда шла по городу, — но видела теперь не только пыльных атлантов. Начинала замечать клошаров и объявления с вакансиями. В один из первых же дней Ада продала на барахолке — „пюс“, как она здесь называется, — свой красный свингер. Дали, конечно, совсем немного, но на вырученные деньги Ада купила здесь же неприметную теплую куртку (по-французски — „дудун“), черную, как ночная Сена. В кармане куртки нашлись два нетронутых билетика на метро — Ада решила, что это хороший знак. Потом — сережки. В брассери к ней как-то подошла официантка, русская — Ада безошибочно распознавала родной акцент — и спросила, не хочет ли она продать камни? Сережки подарила мама к восемнадцатилетию, но Аде они никогда особенно не нравились. Наверное, продала не очень выгодно — но всё же это были деньги, а ее запасы рано или поздно кончатся. В уши воткнула пластмассовые пуссеты-розочки, давний подарок Олени. Чтобы дырки не зарастали…».
Первая работа – мытье туалетов. Ночи в хостеле. «Жизнь Ады в Париже — уборка, фильмы на французском, туалеты. В перерыве — сэндвич со вкусом бумаги. Опять уборка. Потом, уставшая, домой — мимо невидимого города в свою общагу. Назвать можно каким угодно хостелом, всё равно — общага. В Екатеринбурге студентка Ада в общежитии была всего лишь раз, на приеме у спортврача. А здесь — просто каким-то старожилом стала. Соседи быстро менялись, только Ада задержалась. Но потом и ей намекнули, что в хостеле так долго не живут — есть максимальный срок пребывания, и он совсем скоро закончится. Париж стал невидимым, потому что любоваться некогда и нечем. Чувства не работают». Но домой возвращаться даже мысли не возникло.
«Интересно, — размышляла Ада, — вот когда женщина жертвует собой (и другими) ради любви к мужчине или родине, науке или ребенку — этим принято восхищаться. Дескать, такой силы любовь, что она просто не могла ничего с собой поделать. Но почему нельзя так любить город?»
От мойщицы туалетов до Сорбонны. Как это все происходило? Она совсем перестала быть русской. И думать по-французски стало удобнее. Как можно к этому относиться? Одушевленный множеством прочитанных книг Париж, ушедший в прошлое нереальный Свердловск, неизвестный ей Екатеринбург – все это коротко, как бы мазками описано Матвеевой через восприятие героини.
О чем книга? О том, что мечты сбываются, если вложить все в ее осуществление. Что здесь невозможного: выучи язык, прочти все о Париже, почувствуй историю каждого камня, не бойся трудностей. Или может так: Париж – лекарство от депрессии. Но вот как Аду воспринимает знакомая парижанка, Дельфин: «Мочалка тем временем улыбнулась Дельфин — и улыбка эта была такой жалкой, что у Дельфин в животе жарко вспыхнуло сочувствие».
Легко ли быть счастливой потому, что на тебя капнул парижский голубь? А люди? «Ада и не думала, что здесь будет в таких подробностях представлен многоликий арабский мир. Не догадывалась, что французы настолько расчетливы и прагматичны — знакомая кассирша позвала ее однажды выпить чашку кофе и два часа, оплаченные этой чашкой, соображала, чем Ада может быть ей полезна. Таких примеров — как выпитых за день порций кофе. Ада не могла себе представить, что русских в Париже называют „Ле Попоф“ и вовсе не спешат привечать. Не знала, что парижане в массе своей — ксенофобы и мрачные пессимисты».
И когда она стала своей в Париже: когда стала такой же? А Екатеринбург был ей уже совсем чужим… Сплошные вопросы. Как в жизни. Я читала с интересом.
