«Красота ее была как лезвие очень острого ножа. Красота была законом моей матери, ее религией. Можешь делать все что хочешь, если ты красива, если делаешь это красиво. Если нет, тебя просто не существует».
Психологический роман «Белый олеандр» Джанет Фитч читается на одном дыхании. Драма без слез и сантиментов. «Интересно, почему олеандры такие ядовитые? Они могут расти в жесточайших условиях, хорошо переносят жару, засуху, отсутствие ухода и выбрасывают тысячи глянцевых цветов. Зачем им яд? Разве олеандры не могут быть просто горькими?»
Кому в романе предназначена роль олеандра? История простая: жила-была мать — Ингрид Магнуссен, около нее выживала дочь-подросток — Астрид. Ингрид — довольно известная поэтесса, красавица в скандинавском стиле, умна, саркастична, цинична, ядовита и вынослива, как олеандр. Ребенка едва замечала, любовью не баловала. Формировала по своему подобию.
«Мне нравилось, когда мать начинала меня чему-нибудь учить, обращала на меня внимание. Даже сидя рядом, она так часто бывала недосягаема. Если ее глубокий внимательный взгляд фокусировался на мне, я чувствовала тепло, как растущий сквозь снег цветок под первыми лучами солнца. Не нужно было даже припоминать, это было как песня. Свет лился сквозь листву сикомора под колокольный звон безумной Анн, си-бемоль, и мать кивнула.
— Всегда учи стихи наизусть, — сказала она. — Пусть они проникают в самую глубину, в костный мозг. Как фтор в воде, они сделают твою душу неуязвимой для медленного разложения мира…
— Светлая кожа и глаза достались нам от древних скандинавов. Волосатых дикарей, которые разрубали в куски своих богов и подвешивали мясо на деревьях. Мы те, кто разграбил Рим. Те, кто боится только старческой немощи и смерти в собственной постели. Помни, кто ты такая…
Помни, Астрид, есть только одна добродетель — стойкость. Спартанцы были правы, человек может вынести все. Действительно невыносимая боль убивает мгновенно…
— Никогда не позволяй мужчине оставаться до утра, — сказала она мне. — Рассвет набросит свой покров на магию любой ночи…
Любовь. Из словарей следует исключить это слово. Сплошная размытая неточность. Что за любовь, какая любовь? Сентиментальность, фантазия, тоска, вожделение? Одержимость, всепоглощающая потребность? Единственный случай, когда это слово бывает вполне уместным и не требует уточнений — если речь идет о любви очень маленького ребенка. Потом он тоже становится личностью и, следовательно, усложняется…
Одиночество — нормальное состояние человека. Научись мириться с ним… Не копи прошлое, Астрид. Ничего не надо беречь. Жги его. Художник — феникс, ему нужно сгореть, чтобы вновь воспрянуть…»
Умная, творчески одаренная, рано повзрослевшая среди богемы Астрид хотела только одного: отогреться душевным, семейным теплом, банальной заботой. Мать не думала о еде, уюте, здоровье. Ужины с любовниками, шведский стол… Ребенку общие указания по жизни, остальное — сама. И когда у матери появился мужчина, водивший их в рестораны, устраивавший развлечения, покупавший подарки, Астрид надеялась получить настоящего отца. «В другой выходной он возил нас на остров Каталина. При переправе меня сильно укачало, и Барри клал мне на лоб мокрый носовой платок, совал мятные леденцы. Мне нравились его встревоженные карие глаза, беспокойный вид, — словно он раньше никогда не видел, как рвет ребенка…»
Но Барри, приручив дикую Ингрид, утомился ее острым умом и красотой. Ингрид отомстила — отравила его соком белого олеандра. Ее посадили в тюрьму. У девочки началось бесконечное путешествие по приемным семьям, чужим людям, традициям, привычкам, менталитетам. Она усваивала новые нормы поведения, следовала новым правилам, всякий раз приспосабливалась к новой жизни. Мать бесновалась, что дочь вышла из-под ее контроля и смеет думать по-другому. Писала ей саркастические письма.
Первый дом располагался в трейлере. Приемная мать Старр ходила на проповеди, разглагольствовала на тему «Впусти Иисуса в свою жизнь», носила непотребную одежду, едва ли не в открытую демонстрировала детям насыщенную половую жизнь.
«По другую сторону тонкой перегородки Старр со своим бойфрендом занимались любовью, — спинка кровати колотилась о доски. Никакой ночной магии, окутывавшей мою мать с ее молодым человеком, чей шепот напоминал перебор струн японской цитры в душистых сумерках…»
Здесь она получила первый сексуальный опыт с сожителем приемной матери Рэем, к которому тянулась, сначала, как к отцу. Старр догадалась и, хорошо напившись, выстрелила в Астрид. Больница, приют и новые родители. Средняя американская семья, нуждавшаяся в домработнице и няньке. Вульгарная и глупая хозяйка, ее равнодушный муж. Рядом жила Оливия, элитная чернокожая проститутка. Астрид влекло к хорошим вещам, спокойной грации ее соседки. Она стала тайком там бывать. Научилась разбираться в одежде, косметике, аксессуарах. Научилась танцевать. «…Настоящие вещи. Я училась их отличать, идя за Оливией из магазина в магазин. Серебряный браслет от Георга Йенсена. Керамика „Роблин“, горшки и вазы. Магазины были как церкви, где поклонялись настоящим вещам. В них слышались приглушенные голоса женщин, предлагающих штойбеновское стекло, шарфы „Эрмес“. Обладать настоящими вещами значило самой стать настоящей. Я потерлась щекой о свитер, пушистый, как голубой персидский кот…»
Она спокойно относилась к занятию Оливии. Ей даже показалось, что женщина ее полюбила как сестру. Потом поняла, что кроме денег и вещей ее ничего не интересует.
Следующая приемная мать брала девочек, получала на них пособия, но морила их голодом. «В чудесном, богато украшенном доме из душистого дерева мы постоянно ходили голодными. По выходным, если Амелия была дома, мы получали еду, но в будние дни нам доставался только ужин. Амелия вешала на холодильник замок, держала телефон и телевизор у себя в комнате…
Прислонившись к стене школы, я старалась расслабиться и не смотреть, как дети достают из рюкзаков еду. У меня был жар. Незнакомая девочка заглянула в пакет из коричневой бумаги, состроила гримасу и выбросила невкусный ланч. Еще бы, дома ее ждет что-нибудь получше. Мне захотелось ударить эту девочку. Вспомнилось „Искусство выживания“ — в экстремальных условиях люди пьют воду из радиатора, забивают и едят ездовых собак. Сейчас не время быть разборчивой. Я подошла к мусорному контейнеру и заглянула внутрь. Пакет из коричневой бумаги лежал поверх пестрой кучи. Пахло отвратительно, контейнеры никогда не мыли, но все-таки я решилась. Притворившись, что уронила что-то в контейнер, я схватила пакет. В нем был сандвич с тунцом и кусочком соленого огурца, поверх намазанного маслом хлеба. Корки были заботливо обрезаны. На дне пакета среди выпавших из сандвича кружочков моркови лежала жестяная банка с яблочным соком, обогащенным витамином С».
Ей удалось выбраться из этого ада с помощью нового социального работника. Бывшая была прикормлена Амелией и ничего не замечала. В следующей семье Астрид получила любовь, заботу и внимание. «Маленький внутренний дворик пестрел цветочными клумбами и горшками с деревянной обшивкой. Там рос китайский плакучий вяз, вертелся флюгер в форме летящего гуся, у белой стены дома, залитой солнцем, цвели красные пуансеттии. „Сплошной кич“, — прозвучал у меня в ушах голос матери. Но нет, это был милый дворик, милый и трогательный, как сама Клер Ричарде с ее улыбкой — робкой просьбой о любви».
Клер, бывшая актриса, копошилась, как птичка, в своем уютном хозяйстве, наряжала Астрид, помогала ей в учебе. Но обывательский ум и низкая самооценка отвращали от нее мужа. Она страдала от невнимания мужа, ревновала и болела. Астрид старалась беречь свою новую мать. Так получилось, что они вместе побывали в тюрьме на свидании с Ингрид. Они болтали. Клер говорила свои добрые банальности. Мать подыгрывала и предвкушала расправу.
"Мать закинула руки за голову, и я представила, как веселые злые искорки бегают вверх и вниз по ее позвоночнику. Когда она положила ладонь мне на плечо, я осторожно увернулась. Может, я и должна тут сидеть и слушать, но быть сообщницей матери я не хотела. Клер даже ничего не заметила, она беззаботно смеялась, играя гранатовым кулоном. Это напомнило мне одну из карт таро, с мальчиком, который смотрел на солнце, стоя в одном шаге от края скалы и уже занеся ногу над пропастью… Ее пронзительно голубые глаза, глаза убийцы-маньяка, безмятежно улыбались Клер. «Астрид, ты что, не видишь, какая идиотка эта женщина. — Мысли матери были ясны мне. — Как ты могла променять меня на нее?». Мать думала, если ей удастся убить Клер, она получит обратно мою душу и будет дальше редактировать ее. Ингрид успела нашептать Клер, что муж точно ей изменяет. После этого свидания все стало распадаться. Олеандр отравил Клер. Клер перестала спать и есть. И вскоре покончила с собой. Опять наша Астрид отправилась к новым родителям.
На этот раз была русская Рина Грушенка. Приемные дети собирали на помойках старые вещи, вместе приводили их в порядок, украшали, переделывали что-то и продавали в лавке сэконд хэнда. Впрочем, делалось все это на машине, с настроением, никто никого не обижал. Жизнь была безнравственная и бесшабашная. Астрид пригодился ее талант рисовать.
«Тесная, загроможденная вещами комната походила на склад благотворительного общества. Интересно, что сказала бы мать, увидев, кем стала ее маленькая художница? Просто частью Рининого секонд-хенда. Хотите эту лампу на стеклянной подставке? Назовите цену. Как насчет портрета краснощекой крестьянки в оранжевом платке? Масло, между прочим. Для вас — десять долларов. Букет искусственных цветов с каплями-бусинами? Позовите Рину, отдаст за семь пятьдесят. Есть пушистый восточный ковер, дубовый столик, чуть-чуть кривой, пять разных стульев к нему, — только для вас, только сегодня. Столовый набор с огромной салатницей, полная энциклопедия „Британика“ шестьдесят второго года… А наша одежда, мама, как она тебе нравится? Яркие полиэстеровые топики, фиолетовые обтягивающие штаны, желтые блузки на молнии. Вещи кочуют из шкафа в шкаф, пока не надоедают всем, тогда мы продаем их и покупаем что-нибудь другое. Ты не узнала бы девушку, которой я стала. Волосы отрастают, я нашла пару темных очков а-ля Джеки Онассис, и ношу их почти не снимая». Русских, кстати, писательница совсем не представляет. Но в остальном — в книге нет ни одного скучного абзаца.
Прошло время. Астрид исполнилось восемнадцать, и она зажила своей жизнью. Как и с кем, узнаете из книги. Мать с помощью умного адвоката сумела вырваться из тюрьмы и стала большой знаменитостью. Они с дочерью так и не стали близкими. Но у Астрид осталась детская мечта. «Снова стать ее дочерью. Я играла этой мыслью, как ребенок платком, пропуская меж пальцев. Снова раствориться в потоке ее словесной музыки. Эта идея соблазняла больше, чем любой мужчина. Разве и впрямь уже поздно вернуться в детство…»
