Что ни говори, а женщины несчастны из-за некрасивости. Даже умным нужно пройти определенные стадии отношения к этому факту. Как «дылда, некультяпистая, пучеглазая, с руками-оглоблями, сутулая, квадратная» может быть счастливой? «… рот кривой от рождения, большие плоские уши, словно припорошенные мукой, жидкие волосы». Какое счастье, какая любовь? Муж, правда, был. «… с мужем у Майи затей не было. Раз – и все, ему хорошо, а ей никак. Пять минут в сутки перетерпеть можно, да и не каждый день».
Мы говорим о новой книге Марии Голованивской «Кто боится смотреть на море». Главная героиня – уже пожилая женщина Майя. В ее жизни и мечты о счастье не было. Зато была всепоглощающая страсть не дать чувствовать себя счастливой сестре Соне, тоненькой, миловидной блондиночке. Соня, Софья Потоцкая, фотохудожник, мировая звезда, делала невероятные фотографии. «Сонины фотографии детей, за которыми она перлась то в Африку, то в Афганистан, то в Бразилию, то в Китай, то к эскимосам, собрали тучищу премий… Смотрелась Соня и правда по-королевски: длинное худое тело, ниспадающие ткани, острая коленка у подбородка – всегда сидела нога на ногу, – пышные, коротко стриженные, под конец жизни уже с обильной проседью волосы, глаза, наполненные дурманом. Временами она закрашивала проседь и делалась белокурой – это означало, что у нее молодой любовник, и ничего другого.
Ее везли, несли, звали, настаивали, чтобы она была на открытии, на закрытии, на премьере, и она была – с кем-то из мужчин всегда: с бывшими, случайными, нынешними, высокими, поджарыми, пахнущими духами или табаком. Сотни, тысячи друзей, сотни поцелуев за вечер, сотни раскрытых объятий…».
Резкая, сердитая и непривлекательная кадровичка Майя не то, чтобы завидовала. Она злилась, что кто-то может так жить. Это было неправильно. Жизнь – это ярмо, которое приходится тащить. И нечего делать из него нарядный венок.
«В чем Майя упрекала ее? В том, выходило, что все она делает не так. Все не так. И подарки покупает даже не те. Но разве это не было неуважением к трудягам, на которых деньги с неба не падают? Разве подспудно этими подарками не оскорбляла она и их, и ее, Майю, покупающую одни туфли на сезон? Майя с пол-оборота переходила на личности, с ледяным спокойствием месила словами грязь, выгребая подноготную, Соня выла, каталась по полу, пила, однажды проткнула себе штопором руку так, что зашивали наутро. Или жгла себе руку сигаретой до мяса и кричала: „Ты казнить меня хочешь, ну на, на, получай!“ Майя глядела на этот театр с презрением правоты. Мы, сермяги, такого себе позволить никогда не могли, нам всегда с утра на работу…»
Была ли счастлива Соня? Наверно, была, благодаря умению испытывать восторг от всего. Соня умерла вмиг, нереально, как в кино. И оставила сестре деньги и домик в Сан-Себастьяне. Настороженно и недоверчиво ступила Майя на испанскую землю.
«… когда она спустилась на пляж Ла-Кон-ча, то твердо знала: никаких, даже внутренних, восторгов не будет. Но вышло иначе. Океан лежал неподвижно, бездыханно, изредка только мелкая морщинка набегала и таяла у песка. Он прилежно отражал облачко, остров Санта-Клара, что в нескольких сотнях метров от берега, – яхты за буйками открыточно вросли в стеклянную поверхность воды, – и вдруг внезапно изогнулся, как рыбина, зашелся в спазме, сверкнул глазом, выдохнул и жахнул лапой по берегу, подняв облако брызг, сверкнувших на солнце фальшиво-изумрудным переливом. Небо в ответ почернело, нахмурилось, рванул ветер, прошел по эстакаде, кинулся в каменную грудь набережной, жестко прошелся по трепетным тамарискам, помчался по улицам. А океан бил еще и еще, он дышал, хрипел, раскатно рычал… а потом, повертев волнами, перевернулся на другой бок, успокоился, засопел и стал стеклом, зеркалом, да таким безупречным, что в отражении можно было разглядеть каждое перышко чайки, черную бусину глаза и радостно выскакивающий из раскрытого клюва язычок. Майя обомлела».
Жить было удобно и приятно. Недалеко жил вдовый состоятельный сосед. Бывший русский. Недавно ему исполнилось семьдесят. Вскоре они гуляли вместе. «Ей было приятно идти под руку с мужчиной, а ему было приятно, что он идет с дамой хоть и на редкость чудаковатого вида, но московской, родной, своей, понятной, которой никуда не надо спешить, которая тоже, по всей видимости, одинока и с которой он сможет нарушить здесь свое унылое одиночество…
Майя рядом со спутником чувствовала себя на удивление комфортно: рост его позволял ей казаться самой себе женщиной, а не гренадером – он был на полголовы выше. Пахло от него приятно – лимончиком и свежестью. Лицо Юрия Григорьевича в какие-то моменты даже казалось ей красивым: нос небольшой, заостренный, щеки, хоть и с красными прожилками, и старые, впалые, а с благородцей в очертаниях, скулы мужественные, выступающие».
Он приболел. Она ухаживала за ним. Вкусно кормила. Даже близость у них, хоть с натугой, а случилась. Впереди маячила прекрасная нежная старость.
«– Знаешь, я думал, что никогда не подойду больше к женщине, буду пахнуть лекарствами и сходить на нет.
Однодневная серебристая щетина, светлые ресницы и веснушки от весеннего солнца молодили лицо, отеки под глазами ушли, и он показался ей совсем неопытным, начинающим еще ухажером. Майя опустила руку поверх его руки в каких-то смешных рыжих пятнышках и ответила:
– Я тоже думала, что ничего у меня больше уже не будет. Да и не было у меня ничего. Мужья – одно название, Соня умерла, незачем было жить. Я очень постараюсь, дорогой мой, сделать тебе жизнь порадостней. Буду приносить тебе вечером чай, печь шарлотку. Хочешь? Скажи, хочешь?».
Они думали, как перепланировать его большой дом, когда Майя узнала, что на самом деле он принадлежит сыну. Мечта стать настоящей хозяйкой настоящего роскошного дома рассыпалась в прах, едва возникнув. Как она возомнила, что ей там место! Хапнула чужого счастья, чужих ощущений! Ей хотелось домой, в свою убогую кухню, в жизнь без призрачных надежд. Грубыми базарными словами она прогнала мужчину. Торопясь сдирала с себя новую нарядную счастливую Майю. Ее несостоявшийся муж умирал. Соседи перестали с ней общаться. Майе и в голову не приходило, что дом этот никто не собирался отбирать, что на оставшиеся годы жизни ей хватило бы всего.
«Боже мой, – бормотала она себе под нос, – как я могла так довериться? Так забыться? Надо привести себя в порядок да лететь домой. Чего я вообще тут забыла? Можно подумать, своего моря у нас нет. Продам это все и куплю себе квартирку хоть в Сочи, хоть в Крыму. Там все свои, все известно, привычно. Буду ездить туда на лето или осенью на бархатный сезон. Что я здесь потеряла?»
Сборы домой успокоили. Вышла ловить такси. «Постояла – нет такси. И прохожих нет. Попробовала спросить у пробегающего мимо испанца с косичкой, в пропотевшей майке – не услышал, уши-то закрыты. Кинулась к девушке – то же самое. Третья даже шарахнулась – то ли от неожиданности, то ли еще отчего… На центральной площади такси не было».
Она была в панике. Билет на самолет пропадал. Наконец поймала машину. Водитель перепутал и привез ее в какой-то другой маленький аэропорт. Он закрывался на ночь. Бензозаправка тоже закрывалась. Майя пошла на пустую темную остановку, присела там. Тишина. Звезды мерцают. Чужое, противное небо и пустыри вокруг. Забылась. Где-то завыла собака. Майя долго представляла себе голодную одинокую дворняжку. Потом, встав на четвереньки, тоже завыла с ней в унисон. Что значил этот вой? Потому что породу нельзя изменить?
