Тема повторяется в каждой стóящей книге, поэтому может показаться, что я их специально выбираю. Быть может я кого-то разочарую, но в нашей семье никогда не думали и не говорили о Боге. Не потому, что приветствовался атеизм, а просто несущественно как-то было. Позднее невероятное количество верующих рядом со мной стало вызывать удивление. Я и сейчас не понимаю, откуда растет вера. Мне особенно интересно понять психологию приобщения к церкви вообще неподходящего человека. Хотя церковь, как составляющая культуры, не вызывает отторжения. Городской роман Анны Матвеевой «Небеса» замешан на отношении обычных людей к религии. Но это далеко не православная литература.
К смерти можно относиться по-разному. Главная героиня Аглая считает, что у нее танатофобия. В детстве очень впечатлилась похоронами бабушки. Начитана, умна, одинока, не любима матерью. Ее сестра Саша. Мамина гордость. «Я никогда не размышляла над природой Сашенькиных успехов, но знала, что почти все граждане мужского пола вне зависимости от возраста смотрели на нее с вожделением. Одним из объяснений этой напасти может служить фригидность, которой сестра не скрывала, проговорившись о ней однажды безо всякой досады. Может быть, мужчин и влекла эта льдистая тайна, эта замороженная звезда, которую каждый горделиво обещал отогреть, но довольно быстро убеждался в победительной сущности этого холода. Так морозными судорогами сводит ладонь, зажавшую горсть свежего снега. Холодность сестры влекла к себе куда сильнее горячих, вечно горящих глаз прочих женщин».
Их мама. Очень впечатлительная натура. Их папа. Воинствующий атеист. Как только дочки выросли, ушел к другой женщине. Сестры не очень дружили. Женихов друг у друга просто терпеть не могли.
«Бессмысленно говорить о том, что моя сестра и любимый возненавидели друг друга: заочно Сашенька звала его „бараном“ – светлыми тугими кудряшками и широко расставленными, упрямыми глазками Кабанович и впрямь выказывал сходство с этим животным. Мне его арийские кудри в комплекте с нежной, едва скрывающей разветвления сосудов кожей приводили на память располневшего Леля или античного юношу, раскормленного хлебами и виноградом. Юноша платил сестре куда более изощренной нелюбовью: он всякий раз прерывал разговор, лишь только Сашенька появлялась в проеме своей комнаты, он громыхал балконной дверью и угрюмо курил долгую, составленную из пяти, сигарету, пока сестра не покидала наконец поля видимости».
Кабанович был нервный, злой, бивал свою мать, но Аглая держалась за него. Держаться больше было не за кого. «… Исчерпавшись, Кабанович решился на крайнюю меру – неловко примостившись на одно колено, он попросил меня стать его женой, и я с ужасом услышала „да“, произнесенное собственным голосом. Сашенька, услышав новость, расхохоталась: тем самым временем она тоже собралась замуж. Жесткий конкурс на звание жениха выиграл ее бывший одногруппник и коллега по строительному отряду Алеша Лапочкин. Фамилия у него была излишне веселая, и Сашенька намеревалась остаться при нашей девичьей – „Ругаева“ тоже не слишком благозвучна, зато и смеяться особо не над чем. Родовая фамилия Лапочкину не шла – он был мощным и надменным, как флагманский крейсер. Мне Алеша показался еще и бесстрастным, а может, он бледнел на фоне вечно кипящего Кабановича, исповедующего истерику как стиль жизни».
Стиль жизни имел последствия: Аглая попала в клинику пограничных состояний. Черный юмор лечения я оставлю вам. Содержание постепенно стало поворачиваться в сторону отношений с Богом. Зять Лапочкин как-то высказал свою позицию.
"Выяснилось, что Лапочкин пребывал в раздумьях – он выбирал конфессию. Слово «конфессия» ему явно нравилось, зато не к душе приходился предложенный ассортимент.
Оказывается, Алеша долго размышлял о православии и пришел к выводу, что обряд заслонил собою истинную веру. Он, Алексей Лапочкин, не последний человек в городе. И он не понимает, почему на его личном пути к Богу должны стоять бородатые мужики в рясах? Кто дал им право корректировать частные религиозные чувства Лапочкина и вмешиваться в его диалог с Господом? Кроме того, Алешу возмущал язык православной повседневности: он не знает церковно-славянского и не понимает, почему нельзя читать молитвы на обычном русском языке, каким мы говорим с ним прямо сейчас. Алеша раскраснелся, на шее у него вздулись вены, толстые, как тополиные ветви…
Современное католичество, по мнению Алеши, тоже никуда не годилось. По бизнесу Лапочкину довелось посетить Испанию, Италию, Португалию и прочие, истово католические страны. Так вот, с неизмеримой скорбью Алеша вынужден контасти… контрасти… кон-ста-тировать, что и католичество утратило корни в погоне за сиюминутными веяниями религиозной моды. Не говоря уже о том, что папа Римский считается наместником Бога на земле, а Лапочкину претит такое самозванство.
Зять удивлял меня все больше: когда видишь перед собой налысо бритого человека в золотых цепях, то как-то не ждешь от него подобных заявлений. Я заинтересованно придвинула бутылку поближе, а Лапочкин продолжал повесть о своих духовных метаниях.
Так вот, разочаровавшись в православии и католичестве, Алеша начал поглядывать в сторону других религий, но иудаизм ему не нравился, ислам запрещал выпивку, а буддистом он всерьез себя представить не мог. Совершенным случаем, в Цюрихе, Алеша посетил новомодный экуменический храм, где все придуманные человечеством религии смешаны по принципу коктейля. В одном углу развешаны буддистские мандалы, в другом лежат разноцветные стопки Коранов, в третьем – псалмы на листочках ждут прихожан. Что было в четвертом углу, Лапочкин не вспомнил: впрочем, экуменизмом он тоже не вдохновился.
Обратно возвращался через Германию, сейчас он покажет мне фотографии… Где же, где же, где же, а! Вот, нашел, смотри.
Радостное лицо Алеши солнцем сияло на фоне скромненькой лютеранской постройки. Лапочкин остался доволен протестантами: элегантная пустота, покой, и ты с Богом практически тет-а-тет. Невидимая церковь! Теперь зять очень интересовался протестантскими ответвлениями и собирался примкнуть к пятидесятникам.
«Разве это не секта?» – осторожно, насколько позволяло выпитое, спросила я. «А какая разница? – удивился Лапочкин. – Лишь бы мне нравилось. Я ведь не фигней страдаю, а Бога ищу, и кто знает, где он может оказаться».
Беды пришли откуда не ждали. После ухода мужа мать Аглаи и Саши прибилась к секте. "Раскрыв мамину книжицу, я убедилась, что это не безвинный подарок цветоводам. На форзаце сияла фотография: тучная женщина с голубыми глазами. «Марианна Бугрова, духовный основатель философской школы жизни „Космея“», гордились мелкие буквы под снимком. Книжица развалилась на две части. «Марианна Бугрова, духовная наследница Великих Учителей». Не хочу сказать, будто мама сильно оглупела с годами, но, видит Бог, она говорила глупости с частотой, какую я не успевала отслеживать. Новое чувство неловкости за собственную мать оказалось довольно грузным для души. Моя икона в детстве, мама на глазах превращалась в женщину, смотреть на которую было больно и странно. Как будто икону повернули лицом к стене…
Беременная от Кабановича Саша, прощенная мужем, тоже прониклась. «У тебя уже есть „путеводная звезда“?» Сестрица вздрогнула: «Конечно. Без нее на орбиту не попасть, а в новую расу – тем более… – Зеленые глаза вдруг засветились. – Глашка, если бы ты знала, какой мир перед нами открывается! Марианна Степановна, она ведь каждый день говорит с Учителями, и они рассказывают, что осталось совсем немного…»
Саша родила Петрушку, но ребенок ее не интересовал. Она бросила его на Аглаю. Неожиданно убили ее Лапочкина. «Две маленькие дырочки в груди и одна – в голове: смерть очень старалась сделать все по-быстрому, потому что в тот вечер у нее было много других важных дел». Саша, наглотавшись таблеток, отправилась на свою орбиту. Растить ребенка без мужа, работать – это было менее привлекательно, чем стать королевой на космической орбите, как ей обещали. Куда делись характер, воля к жизни, ответственность за ребенка?
Марианна Бугрова тоже была в крематории. «Прекрати рыдать, Зоя, ты зря расходуешь бесценную энергию космоса! В гробу – пустая оболочка, футляр, покинутая скорлупа – как еще тебе объяснить? Сашенька уже на главной орбите, я видела, как она беседует с Небесными Учителями. Надо радоваться, что ее путешествие окончилось удачно, а ты рыдаешь – зачем, Зоя?».
Аглая стала крестной матерью Петрушки. Совсем одна она искала поддержки. «Мои первые молитвы родились из страха за Петрушку – тогда я спасалась, вглядываясь в лик Божьей Матери, и впервые чувствовала не случайность этого слова – „лик“, и прекрасную простоту этого образа – матери с малышом на руках… Я молилась и понимала, что нет в нашем Николаевске слов древнее и лучше, чем эти. В сотне храмов сейчас звучали эти слова: если убрать стены, общий зов перекроет промышленные песни заводов, скоростные арии машин».
Пожалуй, это самое главное в этой многообразной книге. Пригретый ребенок и успокоенная женщина.
