Славу Сэ нужно обязательно почитать. Он не умеет писать не смешно. Грустная, одинокая и смешная, как оказалось, жизнь. Особенно полезное чтение для женщин. Что ты думаешь и как оно есть на самом деле.
«На пятую годовщину брака Карлис приготовил плов. По секретной узбекской методике. Его жена Мария не практиковала восточную кухню, предпочитая простую еду моделей — сельдерей. Карлису показалось, она обрадуется большой горе вкусных калорий. Из пятидесяти разных рецептов он синтезировал лучший. Купил казан. Купил курдючное сало и очень дорогой рис. Рис следует варить в льняном мешке, он купил ткань, сшил мешок. Учёл сотни тонкостей.
Но женщины не считают приятным подарком жирное месиво в чёрном котле. Колечко с топазом куда милее, уверяют они окружающих. Мария взяла себя в руки и попробовала сюрприз. Целых две секунды сдерживалась. Потом призналась, что плов — пи-пи-пи.
Карлис неделю это блюдо планировал и три дня готовил. Вложил в него душу и килограмм изюма. Он тоже не стал увиливать и сказал ей — дура!
Мария выдвинула губу на 13 миллиметров, что значило „враги навсегда“. Выбежала, села в джип и уехала. Долго приходила в себя. Даже заехала в крупный торговый центр, в терапевтических целях. Там нашла такой шарфик, что решила, ничего. Он всё-таки старался. Смешно искать в мужчине душу. Дерево, оно и есть дерево.
Вернулась домой. А дома пятеро его друзей, уже пьяные, жрут проклятый плов. Смеются гадкими голосами.
Другая стала бы мстить… Но месть — удовольствие низких людей. Благородные натуры это остро чувствуют. Маша обрызгала компанию слезами, схватила запасные трусы и умчалась к подруге на шесть дней. В некоторых обстоятельствах это почти вечность.
Женское сердце нелогично, глупо и прекрасно. Можно воспеть глаза, колени, шею. Всё, что знает о женщине анатомический атлас, всё в ней волшебно. Если только она помнит, как коварны бывают сладкие булочки.
Но колени с годами обвиснут, глаза выцветут. И только сердце останется шёлковым. Оно способно простить сожравшего деревню дракона, потому что зверёк хотел кушать.
С мужем трудней. Тут нет смешного хвостика и белых лапок. Жалеть и прощать мужа почти не за что. И всё-таки Маша заехала посмотреть, как он там, дурак.
Карлис сидел трезвый, причёсанный, руки на коленях. Пол выметен. По грустному лицу было видно, раскаивается. Маша решила дать ему шанс. Она спросила.
— Я видела, ты звонил. Ты хотел что-то сказать?
А он:
— Да. Не могу найти патроны. Мы с мужиками идём на кабана, я весь дом обыскал.
То есть, он ничего не понял. Мария показала ему выражение лица „горькая усмешка № 7, прощальная“.
И ушла. Он мямлил вслед про любовь и одиночество, но было поздно.
В тот же вечер она уехала. В Таиланд. Навсегда, практически. Гуляла по пляжам и другим медитативным местам. Думала, как же хорошо вот так, совсем одной. Никто не предаст и не плюнет в доверчиво распахнутую душу.
Когда отдых наконец-то закончился, она заехала домой. За одеждой. Представляла, как обдаст его холодом. Как он всё переосмыслит и содрогнётся. И, может быть, даже поседеет от осознания свалившегося горя. Заходит в дом, а навстречу какая-то белобрысая дрянь в трико. Вульгарная, глаза рыбьи, губы средней полноты, рост 173, вес не меньше 60-ти, на плече тату с паучком, страшная безвкусица. Других деталей не заметила, вообще не смотрела, очень надо. И ещё говорит:
— Здрасьте, Карлис вышел, скоро будет».
Герой сборника Славы Сэ «Ева» Матвей сначала жил так:
«У меня двухкомнатная квартира на Васильевском острове. Престижный район. Даже алкоголики, и те у нас не вонючие. Работаю в рекламной конторе, сочиняю вредную для здоровья галиматью. Два раза в неделю бряцаю по клавишам в ресторане Ашота. Кабачок называется „Чёрный голубь“. По замыслу хозяина, я и есть этот голубь. Владелец специально подарил мне свитер цвета „только ночь сосёт глаза“. Пианино вороное, две белых свечи оттеняют нашу с инструментом бескомпромиссную антрацитовость. Ничего не знаю о выручке. Платит Ашот исправно. Подозреваю, из своего кармана. Своё понимание термина „чёрный джаз“ он отразил в нашем погребальном дизайне.
Ещё пишу колонки в два журнала, в „Бэль“ и в „Шоколад“. В резаном телеграфном стиле. Подражаю Эрленду Лу. Мой лирический образ — мужчина с разбитым сердцем. Познавшие горечь разлук читательницы охотно меня жалеют».
Потом он, несмотря на трезвый взгляд на жизнь, влюбился. Любовь сама упала под колеса его машины. Отвез к другу-врачу. Все обошлось. «Ева не носила украшений, не рисовала перед выходом новое лицо на месте старого. Джинсы, свитер и сапожки. Конский хвост, под ним фарфоровая шея. Удивительно. Чем меньше леопардов и самоварных аппликаций, тем дороже женщина выглядит…».
Ева уехала из Питера в свою Ригу. Конечно же, Матвей погнался за ней. Нашел не без труда и приключений. Оказалась стриптизершей в баре «Белый Носорог».
«Ева притащила меня на какой-то чердак. Скворечник с кроватью, с круглым окном и видом на снеговые тучи. Из декора — ходики на стене. Когда-то они сопели, стучали, пугали тишину кукушкой. Сейчас стоят. Ева сказала: теперь это чучело часов. Здесь есть удобства, сидячая ванна и холодильник. Но главное — матрас и простыни.
Три дня прошли в ярости. Я боялся её раздавить. И сейчас не знаю, была она худой или толстой. Так бывает у некоторых девчонок. Вроде бы сплошные сахарные косточки, пока в халате. А как скинет всё — боже мой, какая роскошная нежность. Другая — затянута в джинсы и видно, попа есть. Но выйдет из душа в одних тапках — мослы на холодец, суповой набор.
Мне было всё равно. Для меня она состояла из шорохов, из скрипов и вздохов, из тепла и запаха. В темноте она распадалась на линии и тени. В ней не было анатомии, одна сплошная графика. Мы дышали вместе, становилось жарко, открывали окно. Потом пальцы немели от холода, я захлопывал дыру в небо, бежал под одеяло. Через трое суток мы вдруг заговорили усохшими голосами. Ненадолго. Потребность в речи оказалась ложной. Слова выродились опять в сопение, в тепло и запах. Мы засыпали на час, или два. Просыпались от острой тоски по уходящему времени».
Однажды она сказала:
«Я знаю, ты любишь. Я верю тебе настоящему, но не верю тебе будущему. Пройдёт месяц, два, ты перестанешь меня смешить, станешь ленивым и недовольным. Твои глаза потемнеют. А я хочу, чтобы ты остался как сейчас, моим Каем. Я люблю тебя. Уезжай домой».
«У меня заканчивалась виза. Я должен был уехать. Чердак оказался съёмным. Приходила его хозяйка, строгая латышская мадам. Я представился братом Евы. Заплатил ей до конца января, сходил на вокзал, купил билет. Если Ева не объявится ещё три дня, решил я, — выброшу её из головы. Не сразу, конечно. Попрыгаю на стены, напишу мрачный стих о женском вероломстве. Выпью ящик водки, разругаюсь навсегда с каким-нибудь случайным собутыльником. Ввяжусь в драку, мне набьют рожу. В общем, всё наладится. В конце января я уеду».
Но друг-врач любил бразильские сериалы и придумал Еве смертельную болезнь, чтобы герой не уезжал, а нашел и спас ее. И он остался. Без денег, без визы, без работы и жилья. Приютили Матвея нелегальным санитаром в психушке. Теперь его жизнь была совсем другая:
«Так вот, в клинике есть лежачие больные, никто не хочет мыть им попы. Я согласился. На мою ставку оформят подставного деда, мне в конверте отслюнявят по 15 латов за смену. Это двадцать евро. Плюс больничная столовка, даждь нам днесь сардельку, макароны и кефир. Работаю через сутки».
С Евой больше не получилось. Она убежала в Лондон танцевать. Матвей вытянул из глубокой депрессии девушку Юлю с помощью смешных писем якобы от другого больного. А она в ответ отдала эти письма издателю. Конец, правда, сюрреалистический, но произведение чудесное. Надо читать.
