Интересно, как и из кого формируется наш литературоведческий социум – от учителя до филологической профессуры и критики? Про писателей мы не говорим, писателем теперь может стать каждый, кто умеет писать в принципе. Ну учитель тоже не проблема. А вот высоколобая публика? «Генералы от филологии, получающие гранты, чтобы копаться в литературных окаменелостях»? Думаете, к чему все эти вопросы? Просто попалась книга, где раскрыта суть произрастания филолога.
В первых строках своей книги «Люди в голом» Андрей Аствацатуров написал: «В книгах нечего ловить и нечего искать. Их сочиняют для того, чтобы превратить неорганизованное людское стадо в организованное». Отличное мнение для одного из крутых филологов нашего времени. И писателя к тому же. Итак, филологическая грядка при близком рассмотрении.
Детство. «Первая часть выполнена очень простым языком, это почти „детская“ проза, однако, местами очень изящная и чувствуется, что автор – филолог. Описание детства, родителей, среды, школы, университета в форме кратких главок само по себе не ново, но у автора есть свой особенный, узнаваемый и комфортный язык, даже синтаксис построен так, чтобы читателю было как можно комфортнее и удобнее».
«Одноклассники меня любили. Кажется, так. А может, и нет. Не помню. За что меня было любить? Наш класс боролся за какое-то там переходящее знамя, а я плохо учился, снижал все показатели и вдобавок был очкариком». «Отличника из меня не вышло… Поначалу меня ругали, наказывали и даже пытались „серьезно поговорить“. Потом – просто махнули рукой.
Я был абсолютно необучаем. Совсем как Миша Старостин. Неслучайно он стал моим другом. Сейчас, правда, я преподаю в университете. Я, бывший двоечник и „башколов“.
Когда я учился в школе, а учился я плохо, мне папа часто говорил:
– Будешь так дальше учиться – отдадим тебя в пастухи. Придется тебе волам хвосты крутить…
Где вы видели еврея-пастуха? Только если в Библии.
В итоге я оказался на филологическом факультете Ленинградского университета».
«Даже когда уже учился в университете и писал свои первые научные работы, филология давалась мне тогда очень тяжело. Как, впрочем, и сейчас. Я мог часами сидеть за письменным столом и биться над каким-нибудь стихотворным отрывком, тщетно пытаясь докопаться до его сути…
Когда я был студентом и мучился со своим дипломом, мой однокурсник Илья Утехин написал статью о семиотике надписей на сигаретных пачках. Статья эта вызвала бурный интерес у питерских этнологов-структуралистов и широко обсуждалась.
Когда я узнал об этом, мне сделалось грустно. Я испытал нехорошее чувство зависти.
Нормальные люди, думалось мне, изучают всякие интересные вещи, пишут о чем-то, составляют графики, таблицы. А я занимаюсь никому не нужным Томасом Элиотом.
Так почему бы не подумать о чем-нибудь таком же. Например, о туалетах. Значит, так… Бывают туалеты-патриоты, туалеты-либералы, туалеты-леворадикалы и реже – туалеты-олигархи…». Далее занимательное исследование. С лексикой филологи не церемонятся, поэтому исследование еще занимательнее. Сюжета в книге нет. Может и не нужен он здесь. И так смешно и интересно.
Элиот – это отдельно, а жизнь протекала как-то так: «Начиная с того незабываемого вечера, когда Арчи отдал свою боль земле, проигнорировав пренебрежение этикетом в свой адрес, я стал часто бывать в его квартире. Там всегда собиралось много гостей, и всякий раз появлялись новые и новые лица. В основном художники, музыканты, дизайнеры, актеры – люди, привычные к постоянным сборищам и потому весьма общительные. Они чувствовали себя здесь как дома. Разгуливали по квартире со стаканами в руках, много пили, ели, болтали без умолку, громко хохотали, курили. Особо агрессивные – это, как правило, были девушки богемного вида без определенных занятий – иногда пытались выяснять отношения при помощи длинных накрашенных ногтей…»
На что пьют и едят? Филологи и их друзья умеют находить спонсоров. «Это был толстый увалень небольшого роста, лет тридцати. Неуклюжий и рыхлый. Рыхлый и жирный настолько, что казалось, сделай он одно неосторожное движение, одежда на нем лопнет и оттуда огромными кусками начнет вываливаться жир. Шея у Толика практически отсутствовала, и круглая голова походила на баскетбольный мяч, заброшенный в корзину и там почему-то застрявший. Редеющие светлые волосы едва прикрывали красную макушку, щедро посыпанную перхотью. Физиономия являла собой антропологический курьез и напоминала не лицо человека, а скорее неухоженную задницу гамадрила, которую хулиган-сюрреалист из озорства украсил поросячьими глазками-щелочками. Обычно он усаживался с мрачным видом где-нибудь в углу, получал от Арчи сначала бокал вина, потом огромную тарелку с наваленным на ней большим количеством еды и начинал, чавкая, неловко есть, то и дело роняя пищу себе на брюки. Его подруга, девица с высоко взбитой прической и в пластмассовой диадеме серебряного цвета по любому поводу встревала в общий разговор и начинала тарахтеть без остановки, как хлебоуборочный комбайн. Такое случалось нередко, и тогда гости один за другим отдрейфовывали на кухню, чтобы там за сигаретой спокойно переждать приступ ее красноречия…»
Конечно, кому-то такая тусовка – дом родной. Поэтому им повествование очень понятно. «Вторая глава, о литературе, писателях и писательстве, очень иронична, временами ненормативна, насыщена „шутками-прибаутками“, временами – бородатыми анекдотами. Угадываются пародии на современную писателю литературную среду, на Гришковца пародия очень хороша. Временами автор заставляет читателя громко „ржать“, временами – чуть ли не плакать. Самое главное, что главный герой вызывает симпатию, в принципе, он так и выглядит, как сам себя и описывает, а временами чувствуется, что нужна определенная смелость, чтобы так вот выплеснуть на бумагу все свои комплексы. Конечно, к высокому стилю и высокой прозе отнести сие творение сложно, но задачу свою писатель выполнил – он написал Роман, пусть и прыгая с пятого на десятое, он описал свой мир, насытив повествование очень живыми персонажами, поиграв со стилистикой, современностью…»
Не ясно, как автор на самом деле относится к своему творчеству, может кокетничает: «Рассказ мой затянулся. Завяз, забуксовал в ненужных подробностях. Я пытался слепить что-нибудь эпическое и – вот полюбуйтесь – снова стал ковыряться как жук в дерьме. У меня всегда так. Сяду писать одно, а напишу непременно уж другое». И вот эта авторецензия, на наш вкус, – лучшая рецензия «Людей в голом».
Вот еще мнение: «Герой-рассказчик – питерский „интеллигент в очках“ – проводит читателя по местам своего поздне-советского детства и университетской юности, всюду сохраняя острую наблюдательность, самоиронию и блестящее чувство юмора». Мне тоже книга понравилась всем тем, чем может не нравиться.
