Девочка лежала в сугробе и не двигалась. Её глаза были раскрыты, серебристые зрачки не подавали признаков жизни, на ресницах расцвели льдинки. Я подошёл ближе.
- Эй! – осторожно окликнул. – Не спишь?
Взгляд вдруг ожил и сфокусировался на мне. Небрежный, неприязненный. Девочка с трудом разлепила губы.
– Нет, – сказала она и снова устремила очи в зиму.
– Ты чего на снегу лежишь? – спрашиваю. – Двигаться можешь?
– Да, - и снова взгляд полный брезгливого недоумения.
– Так вставай!
– Зачем? – Надо же, новая эмоция,– искренне любопытство!
– Простудишься!
– Я закалённая, – всё тот же бесцветный, но уверенный в себе голос.
– Ну, к примеру, застудишь свои половые особенности, детей не будет.
Я огляделся. Диковатая картина. Стою над семилетней девочкой, лежащей в позе Офелии в грязноватых ноябрьских осадках. Вон, например, рядышком лазерная отметина собачьей метки. Девочка явно не проявляет дружелюбия. Редкие прохожие косятся. В их воображении картины не из невинных. В лучшем случае я нерадивый родственник, в худшем – свирепый некропедофил-вредитель перед скрупулёзно охлаждённой жертвой.
– Не мешайте мне, пожалуйста! – голос тихий, чуть усталый.
– Не мешать чему? Репетируешь роль коматозницы? Считай она твоя!
– Я смотрю.
– На что? – я попытался отследить её прицел.
Промахнуться было сложно, целью была кирпичная стена трансформаторной будки. Судя по щербатому виду стены, девочка обладала сокрушительным взором. Когда она снова посмотрела на меня, я пожалел об отсутствии бронежилета. Теперь в её глазах была чистая, отвлечённая страсть. Ресницы, кажется впервые за всё это время хлопнули. Клянусь, со стуком, как ставни на ветру.
– Почему солнечный свет скапливается на крыше? – спросила она, впервые повысив тональность. - Почему оставляет тень, а не скатывается со стен, как вода?
Знаете, если бы рядом со мной в этот момент с гиканьем пронёсся голый Сальвадор Дали верхом на утконосе, я бы даже не обернулся. Последний раз выражение лица, которое можно было бы охарактеризовать прилагательным «озадаченное», я наблюдал в отражении собственного монитора, во время просмотра клипа «Gangam style». И сегодня. В отражении юных, широко распахнутых глаз.
– Аня, вставай! – послышалось издалека. Женский, утомлённый голос. Горизонталь девочки резко превратилась в маленькую вертикаль. Она принялась суетливо отряхивать пуховичок от приставучих снежинок. От ближайшего киоска отделилась мешковатая фигура женщины с озабоченным лицом.
– Сколько можно в снегу валяться? Сколько, вообще, МОЖНО?
Девочка прищурилась в маму. С неприязнью? Слабый эпитет. В этот миг я понял, что до сих пор был не более чем мелким неудобством, а к нам стремительно приближался по-настоящему враждебный предмет. Она повернулась ко мне. Подтянула зубами шарфик, и, отрешённо глядя вниз, буркнула:
– А сколько можно нельзя?
Говорят, число видимых с земли невооружённым взглядом звёзд не превышает 6000. Учёные подсчитали, что количество волос на голове человека, в зависимости от цвета, колеблется от ста до двухсот тысяч. Человек моргает 10 миллионов раз в год, а наибольшим числом, которым оперируют математики, является центилион – это 1 с 600 нулями. Следующие числа рассматриваются как абстрактные.
Я смотрел на удаляющуюся встречь маме растрёпанную косичку, подметающую запорошенную спину, и думал о том, что дети считают гораздо лучше математиков. И, в отличие от нас, могут представить себе абстракцию. Остро захотелось снять шапку и рухнуть в сугроб. Только ведь вот беда, меня никто не поднимет. Я взглянул на кирпичную стену. Интересно, почему звуки отскакивают от стен, как мяч, а не липнут к ним мелодичным клеем?
