«Скульптура — это посыл в мир». Интервью с художником Аркадием Баировым

Всё началось с портретов Чапаева и Ленина

В детстве меня привлекали журналы наподобие «Вокруг света», «Наука и жизнь». В них было много фотографий разных археологических памятников: от примитивных неолитических до современных скульптур. Я очень любил их рассматривать. А с мировой живописью я, по сути, познакомился через филателию. Тогда я собирал марки с изображением произведений искусства. Так к нему и приобщился.

Ещё я очень рано увлёкся резьбой по дереву. Мне нравилось вырезать разных социалистических героев, особенно дядек с усами. Первый мой скульптурный портрет по дереву — это Чапаев. Я его сделал лет в пять-шесть. Также вырезал подобия каких-то культовых фигур. Был у меня портрет бога солнца, сидящего на троне. Ну и попроще — рыбки, волки. Не помню, чтобы лепил. Возможно, в детстве, которое пришлось на начало 80-х годов, пластилин был не такой доступный. А дерева вокруг – предостаточно. Дед строил дачу, оставались материалы, поэтому с деревом мне работать сподручно.

Не могу сказать, что был позитивный опыт в плане отношения родителей к моим первым работам. То, что вырезал, я дарил им на какие-то праздники. Но потом поделки перекочёвывали в игрушки, и в результате я понял, что это никому не нужно. Интерес уснул.

Но я продолжал рисовать. Это было сложно остановить. Перерисовывал из книжек, что-то сам придумывал. Я никогда не учился в художественной школе, резьбе по дереву тоже нигде не учился. Всё сам осваивал. А с рисованием вообще вышел конфликт.

В первом классе нам выдали азбуку, на форзаце которой был помещён портрет Ленина. Мне он понравился, и я его перерисовал. Это привело к буре возмущения в 75-ой иркутской школе, где я тогда учился.

Помню, как меня отчитывали в кабинете директора, говорили, что это подсудное дело, что рисовать Ленина в первом классе нельзя, а можно только по окончании высшего художественного заведения, что вождь — это святое.

Жизнь в лесу и «примерка» на себя нескольких профессий

В ранней молодости у меня был период, который я провёл фактически в лесу. Моя жизнь на природе является частью пути к себе, поисков внутренней гармонии. Какое-то время я жил в Старой Ангасолке в качестве охранника дома. Потом с товарищем построил избушку в тайге и периодически уходил туда в поисках уединения. Пластика деревьев, животных, камней, скал, – это всё можно было наблюдать, изучать. Насмотренность позже пригодилась в профессии. Наблюдал в дикой природе изюбров, кабанов, кабаргу, медведей. Возле моей избушки змея жила. Я даже имена птичкам давал, которые прилетали клевать крошки после моей трапезы. Когда спрашивали «Как ты там живёшь один в лесу?», то очень удивлялся этому вопросу. Понимал, что как раз не один: всё вокруг живёт, шевелится.

Позже, уже в городском периоде, я, как многие молодые люди, пробовал разные направления, чтобы найти себя. Работал лечебным педагогом с детьми, имевшими отставание в развитии или физические особенности, строил дома, выполнял кровельные работы, занимался высотным альпинизмом, например, красил церкви в Иркутске, был гидом на горных и водных маршрутах. Последним занятием перед окончательным осознанием своей задачи стала работа в бригаде по установке вентилируемых фасадов. Я понял, что это всё не моё, ничего интересного в этой деятельности нет. За деньгами никогда не гнался, нужно было нечто, что бы меня вдохновляло.

Перед сном спросил своего Ламу, чем мне заниматься, и лёг спать с абсолютно пустой головой. На тот момент мне почти исполнилось 30 лет. Первой мыслью после сна была скульптура, та самая любовь из детства. Нечто не придуманное, а то, что вышло из глубины. И с того дня и до сих пор уже не сомневался в правильности выбранного пути.

Поступление в Академию художеств

Я подумал о возможности получения какого-то профильного скульптурного образования в Иркутске, и единственный человек, который мне пришёл на ум, это Наталья Бакут (прим.ред. — заслуженный художник-камнерез, автор «Бабра» в 130 квартале). Пошёл учиться к ней в мастерскую. Год точно ходил. Посмотрели на меня, подумали, что, наверное, уже старый, чтобы становиться полноценным скульптором. Если честно, я и сам не особо в это верил. Решил, что буду зарабатывать на жизнь литейным мастерством, то есть переводить в форму чужие скульптуры, а в свободное время потихоньку делать что-то своё.

Наталья отправила меня на практику по литейному делу в Санкт-Петербург. Прошёл её, но мой друг, иркутский живописец Сергей Андрейко, который на тот момент жил в северной столице, отвёл меня в Академию художеств. Он за меня поручился, и я стал вольнослушателем. Через месяц понял, что не хочу лить чужие работы, а хочу делать свои. Я позвонил Наталье и объявил о своём решении.

В первый год, конечно, не поступил, потому что в качестве вольнослушателя занимался только несколько месяцев. Но следующий год полностью посещал все занятия и ежедневно фанатично работал. После этого уже поступил и шесть лет очно учился на скульптора. Точнее, на скульптора и художника, так стоит у меня в дипломе.

Байкал не отпускал даже в Петербурге

В Петербург я приехал с задумкой скульптуры «Славное море, священный Байкал». Безумный подвиг каторжанина, пересекшего Байкал в бочке. Мне казалось, что этот образ не раскрыт ни в графике, ни в скульптуре, и необходимо его как-то воплотить. Именно эта работа и стала моим большим дипломом. После того, как поставили оценку, работу я разобрал, отчасти потому что перевезти её в Иркутск было невозможно, а по большому счёту, понимал – это ещё не окончательный вариант, можно сделать лучше. Очень хотелось бы довести этот памятник до совершенства и поставить на берегу Байкала. Он бы органично смотрелся в районе Баргузинского залива.

Малым дипломом у меня был «Шишкарь» – скульптурное изображение человека с колотом за плечом. Поскольку в западной части России мало кто знает, как в Сибири происходит околачивание кедра, то все подумали, что это молотобоец. Вот такие иногда курьёзные случаи происходили. Приходилось разъяснять, рассказывать про сибирскую жизнь.

На лекциях по истории искусства или по философии я начал лепить небольшие работы, из которых потом делал магнитики. Ум был свободен, а руки можно было употребить либо на рисование, либо на лепку таких рельефов. И, конечно, использовал байкальские мотивы и образы.

Возвращение в Иркутск

Конечно, в Питере больше работы, чем в Иркутске. Мегаполис постоянно расширяется, и потребность в памятниках и реставрации есть всегда. Но было сложно представить, что проведу остаток дней вдали от Байкала. Это место моего душевного пробуждения, рождения меня как человека. Именно поэтому решил вернуться после окончания вуза. И жена Лида, с которой познакомились во время учёбы в Академии, была не против поехать жить на Байкал.

Здесь мы по несколько месяцев в году проводим в посёлке Старая Ангасолка, в нашем доме-мастерской. Этому дому под девяносто лет, в советские годы он служил казармой для военных. В Иркутске продолжил делать рельефы для магнитиков, но, в отличие от Питера, делал это уже на продажу и в паре с женой. Лида — искусствовед и художник — тоже лепит. Есть работы, где больше её вклада, есть, где моего, есть только мои. В Ангасолке очень удачно останавливается туристический паровоз: можно выйти на сорок минут со своими работами и пополнить семейный бюджет. Причём наши магниты — это исключительно авторская работа, от эскиза до росписи.

Скульптуры религиозных фигур и мифических героев

Одна из крупных работ — бюст святителя Софрония возле Собора Богоявления в Иркутске. Многим это покажется необычным, так как я буддист. На самом деле мне было очень интересно соприкоснуться с другим видом энергии. До того, как приступить к работе, полностью прочитал жизнеописания святителя, изучил все существующие его изображения. Скульптурный образ создавал с самой древней иконы, точнее, с её фотографии, потому что сама икона не сохранилась. Из этого родились некоторые элементы, которые я воплотил на авторском изображении старца. Там я увидел, например, закручивающиеся локоны. На современных иконах у Софрония таких нет. А я их сделал.

Процесс создания бюста святителя Софрония

Когда я работал над бюстом Софрония, мне хотелось, чтобы святитель «смотрел» не за горизонт, а на зрителя. Другие бюсты святых, установленные возле Богоявленского Собора «смотрят» куда-то в духовную даль. У «моего» Софрония голова наклонена, поэтому можно буквально поймать его взгляд на себе. Из-за этого эффекта некоторые говорят, что святитель выглядит раздраженным. Но из его биографии я узнал, что ему много пришлось заниматься наведением порядка в Сибири. Он действительно был суров. Направляя взгляд скульптуры на зрителя, я хотел, чтобы человек, стоящий перед святителем, заглянул внутрь себя, оценил, насколько он упорядочен в сегодняшнем дне.

Самой же важной для меня скульптурной работой я бы назвал плакетку (настенный рельеф) «Одиссей». Сюжет известный — долго странствовавший герой возвращается домой под прикрытием плаща, а его жену осаждают толпы женихов, которые творят в доме бесчинства и грабят имущество. Тогда Одиссей на состязании берёт свой лук и убивает их. Вдохновившись этим мифом, я вылепил стреляющего Одиссея. Почему считаю эту работу важной? Потому что это важно для современного мира: состояние, когда мужчина является хозяином дома, защитником собственной семьи, устоев, и он это доказывает остальным. Скульптура — это знак, и для меня важен такой посыл в мир.

Необычные заказы: единорог и герои «Простоквашино»

Помимо заказов на памятники бывают и чисто утилитарные заказы, на изготовление фигур, не имеющих отношения к высокому искусству — для обустройства интерьера или двора. Однако эти фигуры тоже должны радовать глаз. А любой заказ, который выглядит простым, можно сделать хорошо или плохо, и простота эта обманчива.

Однажды хозяйка салона красоты заказала единорога. Я вылепил его из искусственного камня. Это что-то типа керамики, из такого материала можно даже сантехнику делать. Ещё был необычный проект в Свирске. Администрация города заказала творческому семейству Весниных, Роману и Екатерине, серию дворовых скульптур — персонажей «Простоквашино». Веснины позвали меня на помощь, и мы вместе лепили эти скульптуры.

Одно из важных направлений работы — это надгробия. На самом деле, скульптурные надгробия, изображающие усопшего, могут быть предметом искусства и служить простой, но важной цели — утешению живущих. Свою задачу, по крайней мере, вижу именно так.

Про иркутские памятники

В Иркутске есть много памятников, которые мне нравятся. Несомненно прекрасен Похабов, скульптура «Жёнам декабристов», выполненные Михаилом Переяславцем. Обе очень гармонично вписаны в пространство. Портрет работы Ставского на остановке «Художественный музей», памятник графу Сперанскому скульпторов Абрамова и Виноградова, — тоже высокий уровень работы. Но, с моей точки зрения, помимо памятников реальным историческим личностям, Иркутску бы очень пошли какие-то декоративные памятники, например, образы Ангары, Байкала, изображения русских и бурятских сказочных героев.

Сувенир

Сувенирный магнит

Про искренность в искусстве

В один из моментов жизни понял: «Да, я не идеальный скульптор. Кто-то не может видеть мои ошибки, а кто-то может. Для кого-то мои скульптуры удивительны, для кого-то — не очень. И всегда найдётся тот, кому что-то не понравится». Самое главное, это искренность. Я делаю максимально хорошо, насколько могу. И неважно, какую цену мне за это заплатили.

Любовь Головина, специально для IRK.ru